* * *

Я вышел на улицу. Уже стемнело. В ночи поднимался калено-красный щит месяца. Руки мои дрожали. Выбросив нож, я быстрым шагом направился в сторону гостиницы. Наверное, лицо мое было бледным. Странный лунный свет освещал грядущий путь. Макаровы не успели обсудить со мной эпизоды, в которых автор безуспешно пытался соотнести земные события с событиями астральными: «Светом полного месяца он ставит перед нами ряд вопросов, желая, чтобы и мы вместе с ним задумались над вечными тайнами жизни. Возможна ли связь между событиями человеческими и движением небесных светил, столь далеких, холодных и равнодушных? Какие тайные силы определяют судьбу человека и всего человеческого общества, скрыто влияют на их жизнь?»

Я прибавил шагу, вскоре войдя в гостиничный комплекс «От заката до рассвета». Вытащил из чемодана изрядно потрепанное издание «Тихого Дона», открыл второй том на 633-й странице, уперся глазами в последние строки 27-й главы, перелистнул.

«– Он глядит!!! – дико закричал Ермаков, неверными шагами устремляясь к Григорию. – Насилу нашли тебя! – обрадованно сияя черными маслеными глазами, бормотал он. И тяжело опустился на койку Григория, вдавил ее своей тяжестью».

Итак, кем бы ни был автор, он решил воскресить Мелехова, отведя к тому же эту важнейшую роль Ермакову. Я вытащил пенал, раскрыл тетрадь. В огромном окне гостиничного номера мелькали огни столичного города. Мне нравилась Самара, я чувствовал, что теперь, после ужасного визита к Макаровым, по-настоящему готов к началу работы.

Сдернув колпачок с ручки, написал: «В. Самарин. Заметки на полях романа»; подумал, зачеркнул, переправил: «Вильгельм Самарский. Страсти по „Тихому Дону“.

Октября 3

Явление Харлампия Ермакова в романе происходит в 35-й главе шестой части. В той самой, которая, по мнению графини, была первой из глав, что принадлежали перу уже не Крюкова, а другого литератора. Я соглашался с трудом, считая рубежной 27-ю главу следующей, седьмой части. С трудом или без труда, но соглашался – графиня умела убеждать. Одним из главных ее аргументов было то, что с появлением Ермакова происходит как бы двоение прежнего Мелехова. Можно подумать, что Шолохов путает героев, но возможно ли такое на самом деле?!

В упомянутой 35-й главе есть такой эпизод:

«Вестовой (Григорий взял в вестовые Прохора Зыкова) подал ему коня, даже стремя поддержал. Ермаков как-то особенно ловко, почти не касаясь луки и гривы, вскинул в седло свое сухощавое железное тело…»

Коня подали Григорию, а садится на него Ермаков…

Описка? Странно.

После 35-й главы Ермаков, командир одного из полков мелеховской дивизии, появляется лишь иногда: в 41-й главе, в 42-й, в 6-й главе следующей, седьмой части, а затем в 28-й. В той, где Мелехов воскреснет.

Это казалось мне не случайным. Роль моего бывшего родственника Абрама Ермакова, предполагаемого прототипа Мелехова, выглядела все более значительной. Но главным вопросом, занозой засевшим в мозгу, стал такой: сколько Ермаковых-то было на самом деле? Харлампий – просто вымышленный персонаж или он существовал в действительности? Признаюсь, в голове царил ералаш. Я метался по страницам романа и чувствовал, что сам сатана в нем не разберется.

Ночь прошла.

Узнав, что уже давно пробило десять, я поспешил одеться. Накинул пальто и взял зонтик.

На улице шел проливной дождь. Было пусто. Мимо вверх по Казачьей проехала карета «скорой помощи».

Подошло такси. Я свернул зонтик и сел в машину.

– Пожалуйста, в аэропорт.

Октября 4

Сегодня четверг. Лечу в Ростов. Следующая тетрадь, которая меня интересует, находится там. Ее приобрел интересный человек – историк, специалист по революционному движению и Гражданской войне на Дону, профессор кафедры готской истории Ростовского университета. Ростов всегда был в оппозиции к Готенбургу. Там, конечно, всерьез готской теорией не занимались. Наоборот, даже в самые тухлые времена старались максимально объективно изучать историю казачества. Неудивительно, что когда появилась возможность купить что-то из архива Крюкова, невзирая на бедность, изыскали средства. Я с нетерпением готовился к встрече, мне представлялся симпатичный, интеллигентный человек. Даже ехать не хотелось. Но дело есть дело.

Кабинет историка был уставлен шкафами с книгами. Ожидаемые названия: «Азовская эпопея», «Донская армия», «Платов», много изданий на французском и немецком. На столе лежала объемистая папка. Надпись на крышке: «Тихий Дон. Источниковая база и проблема авторства». Я с сожалением прочитал заголовок. Все-таки и этот симпатичный ученый взялся не за свое дело. Жаль…

– Исследуете проблему авторства? – вежливо спросил я, представившись.

– Да, – смущенно улыбнулся историк, – у меня есть несколько собственных, так сказать, идей… С вашего позволения и с громадным, как говорится, пиететом. Ваша работа, знаете ли, для нас, как маяк…

– Да, да, спасибо. Однако я к вам по конкретному вопросу.

– Весь внимание.

– Возможно ли ознакомиться со списками призывников 12-го Донского казачьего полка, воевавшего в империалистическую?

– Ищете реального прототипа?

– Ну, в некотором роде.

– Что же, ознакомиться можно. Только, боюсь, в 12-м казачьем полку вы прототипа не найдете.

– Почему? Мелехов ведь служил именно в 12-м полку, а роман отличается достоверностью фактических деталей.

– Отличается, да не совсем. Смотрите сами: по Шолохову, Григорий воюет в Трансильвании и в Галиции, но почему-то вспоминает бои в Восточной Пруссии, где 12-й полк никогда не был.

– Как же это объяснить?

– Многие считают, что Шолохов просто запутался, на ходу меняя творческие планы.

– Не думаю…

– В таком случае есть только одно объяснение. Полк, в котором мог служить реальный прототип, – 3-й Донской казачий. Блестящий полк, овеян боевой славой еще с Шенграбена… Это единственный казачий полк, который побывал во время войны и в Галиции, и в Восточной Пруссии.

– Почему же Шолохов приписал Мелехова к 12-му полку? 3-й полк, кажется, тоже упоминается в романе.

– Упоминается… Только не мог Мелехов служить в 3-м казачьем, если он родом из-под Вешенской. В 3-м полку служили только жители станицы Усть-Хопёрской.

Вот оно – ухватил я. Вот то, что беспокоило графиню, то, что мы тогда не смогли сформулировать, ключик ко многим загадкам романа: герой-то, оказывается, – с правого берега Дона, из усть-хопёрцев.

«Мелеховский двор – на самом краю хутора». Такой вот простой фразой начинается книга. Немудрено, что внимательного исследователя должно интересовать: был ли у хутора Татарского реальный прообраз или он – творческое создание автора, от ландшафта до неброской, но памятной архитектуры. «От Вешенской до Еланской ищите», – говаривал сам Шолохов. Однако такого крупного хутора (по роману – более 300 дворов) мы там не обнаруживаем. Есть станица Каргинская, но пейзаж не соответствует. Кроме того, Шолохов настаивает, что Татарский – хутор. Хотя какой он на хрен хутор, если в нем есть кроме церкви и богатый магазин, и мельница, и школа, и кабак, но самое главное – почта! Почтовыми отделениями в начале века располагала даже не каждая станица, а тут – хутор.