Мне стало интересно.

– Пхо-ва позволяет адепту выводить свое сознание через макушку и свободно перемещать его в пространстве – времени, а также созерцать Мать-Ясный-Свет, то есть Божественное Сознание Вселенной.

– Ну и ну! Неужели Гиммлер созерцал?

– Да что ты! Они даже не смогли машину эту печатную запустить. Собрать собрали, а запустить не смогли. Она без медиума не работает, а медиума не нашли.

В мозгах что-то щелкнуло. Понемногу вещи становились на свои места. Похоже, медиума они все-таки нашли в лице уссурийского отшельника, партизана-схимника, секретаря Союза писателей СССР, орденоносца Александра Фадеева. Наверное, и перенос аппаратуры в Кунсткамеру каким-то образом связан с его личностью или, возможно, с условиями эксплуатации.

Мысли вихрем носились в распухшей голове, но главного я ухватить не мог. Было что-то, что меня беспокоило: какая-то заноза. Казалось, все это определенным образом связано с моей историей, но что именно заставляет так думать, я не понимал.

– Откуда у тебя столько фактов об оккультных упражнениях Гиммлера? – наконец спросил я Умберто.

– Дорогой мой, я третью неделю в этой дыре. Работаю с документами. Архив Фегеляйну достался серьезный.

– А что значит литера «W»?

– Вот этого не знаю. Может, символ Вевельсбурга.

– Тетрадей с русскими рукописями ты случайно в архиве не видел?

– Нет, Вильгельм. Архив большой, а я русскими тетрадями не интересовался.

– И что, каталог есть?

– Конечно.

– Ладно, завтра покопаюсь, может, найду что-нибудь.

Умберто тупо посмотрел на меня.

– Так это… Того… Поздновато будет, не найдешь ты ни хрена.

– Почему?

– Продают они архив. Сегодня утром увезли. На Сотбис.

– Фу ты, – я грубо выругался. Настроение резко ухудшилось. Что за невезуха! – А свиток откуда, почему не увезли?

Умберто слегка присел, как бы говоря: «Тише, тише», – оглянулся и сообщил:

– У юного Фегеляйна, внучонка, купил. Из-под полы, так сказать.

– Опять за старое?

Умберто развел руками.

– А когда аукцион-то?

– 2 февраля.

– Ну, понятно, само собой, когда же еще, – я горько усмехнулся и вышел из комнаты.

Внизу попросил разрешения позвонить.

– Куда звонить собираетесь? – осведомилась высокорослая хозяйка.

– В Готенбург.

– Международный, значит, звоночек? Полтора фунта минута. Овес, знаете ли, нынче дорог.

«Во, бля», – подумал я и выложил на стол 5-фунтовую банкноту. Телефон графини не отвечал. Оставаться ночевать в этом тоскливом месте мне не хотелось. Я решил вызвать такси и отвалить.

– Ты здесь долго еще собираешься быть?

Умберто пожал плечами.

– Да нет. Архив увезли, делать нечего. Утром хотел уезжать.

– Поехали сейчас, я такси заказал.

– Куда на ночь глядя…

– Нормально! Тусанемся в городе. Деньги есть.

Умберто подумал секунду и побежал собираться.

По дороге я рассказывал ему про графиню, про то, что пишу, про свои планы… Утром так и не дозвонился до графини. Вечером следующего дня узнал, что графиня скончалась.

До аукциона оставалось несколько часов. Я бродил по Национальной галерее. Как всегда, в просторных залах, наполненных старой живописью, дышалось свободно. Мысли о творчестве обуревали меня. Воодушевленный, я даже снова поверил, что смогу сам, без графини, продолжить исследования и написать вторую, более глубокую книгу. Первую Боббер выпустил в свет еще до Нового года. Сначала я сопротивлялся, пробуя самостоятельно закончить расследование, но тщетно. Боббер злился и требовал печатать, как есть. «Момент сейчас подходящий, – твердил он. – После публикации „Тихого Дона“ интерес огромный. Опоздаем, кто-нибудь другой тему подымет». Я чувствовал, что он прав. Ситуация вокруг романа накалялась. Слишком много вопросов он вызывал. Наконец, я согласился издать текст. Единственное условие – публиковать под псевдонимом. Недолго думая, выбрал «Д», что означает «Двое»: в конце концов, я все-таки участвовал в работе и чем мог помогал графине.

Книга вышла в издательстве Боббера. Она произвела эффект разорвавшейся бомбы! Готенбург захлестнула полемика. Определенный интерес, конечно, благодаря поддержке Солженицына, возник и на Востоке. Даже на Западе, несмотря на стальную хватку цензоров Каминского, проскочило несколько отзывов. Я прямо носом чуял, как коллеги-литературоведы готовы накинуться на мою тему. Свирепые плагиаторы, не знающие пощады! Я твердо решил продолжать исследования, защищая свой приоритет, но дело не шло. Пробовал и так, и сяк – не получалось. Единственной надеждой оставался архив Фегеляйна.

Накануне я побывал в офисе «Сотбис». Впечатляюще! Высокий, одиноко стоящий особняк – словно утес, поднимающийся из морских волн. Внутри весь отделан листовой медью. Богато…

Меня принял мистер Эол. Я стал просить провести со мной сделку до торгов. Веселый и безмятежный, он с удовольствием выслушал меня, но отказался.

– Единственное, что могу сделать для вас, это объединить десять рукописей в один лот. Мы ведь планировали продавать их по отдельности…

Я миновал золотистые залы Раннего Возрождения и оказался в маленьком пространстве, заполненном шедеврами северных мастеров. «Чета Арнольфини» Ван Эйка. Совершенная композиция – мужчина и женщина, взявшиеся за руки. Облик мужчины вызывал во мне какие-то давние воспоминания, кого-то напоминал. Я напряг память. 67-й год, семиотический конгресс. Знакомство с Умберто, дух свободы, веселый треп в богатых восточных пивняках. Зиновьев, Юлик, англичанка, какие-то тбилисские воротилы, молодой русский патриот Володя… Да, да, да! – именно на него и был похож мужчина с картины. Но как похож! Спасибо тебе, дорогой Володя Арнольфини, за нечаянное воспоминание об ушедшей юности, о благословенных шестидесятых, о любви, о Лии, о гниде Иванове, продавшем нам с Бондаренко путевку в Восточную Москву, – за все тебе спасибо.

Слезы уже почти струились из глаз, когда меня окликнул Ипполит, черт его подери. Он знал, что я собираюсь в Лондон по писательским делам. Ужасно обрадовался и сообщил, что в те же дни будет в британской столице в составе партийной делегации. Карьера, судя по всему, шла у него в гору. «Пивка выпьем вместе, по музеям походим», – радовался он. Отвертеться я не смог. Узнав про аукцион, он пристал как банный лист: пойду, мол, с тобой, и точка. Надо было удавить его еще тогда, в шестидесятые…

* * *

Аукционный торг открывался в пять часов. Мы заняли места в четвертом ряду справа. Ипполит был очень возбужден. Ему казалось, что аукцион – исключительно увлекательное приключение. Я просмотрел список лотов – тетради на месте, под 43-м номером.