И снова в течение нескончаемых секунд я буйствовал, дергался и сражался, пока меня не посадили на пол, не запрокинули голову назад, не воткнули бутылку в глотку и не зажали нос.

А потом утопили меня в Ежи Ковальском.

То, что произошло дальше, напоминало причудливое эйнштейновское время – бесконечное, пока находишься внутри, и короткое как вспышка, когда ты вне его. Оно состояло из постоянно повторяющегося вопроса «Где книга?» и гейзеров боли. Попеременно. И моих отчаянных, все более беспомощных ответов. Всех возможных.

Даже пребывая вне тела, можно орать до хрипоты, обмочиться, бессильно угрожать, плакать. Нужно только найти способ до этого довести. И они нашли. Причем не один.

Порой им становилось скучно.

Господин Стальные Пальцы делал передышку и философствовал.

– Вы не понимаете ситуацию. Я, как только здесь оказался, сразу понял. Разве это похоже на небо? – Он риторическим жестом развел руками. – Не похоже. А это значит, что я буду нужен. Нужен власти. Я столько лет ждал, чтобы этот черный телефон зазвонил. Чтобы кто-то нас заметил и отдал распоряжение. Необходимо обеспечивать общественную безопасность. Что бы иначе было? Но телефон не звонил, нам приходилось справляться самим. Он зазвонил вчера, именно по вашему делу. Не помню уже, как давно я ждал, – и он зазвонил. Так что не несите мне чушь, будто не знаете, о чем речь, ибо у меня железные нервы! Итак, начнем еще раз: где книга?

* * *

Какое-то время я лежал на холодном цементе будто мокрая тряпка. А потом сумел подняться на четвереньки и, добравшись до стены, опереться о нее спиной. Было не полностью темно, и моя кровь отсвечивала рыжеватым неоном.

Сергей Черный Волк рассказывал мне о шаманах, которых пыталась искоренить советская власть. Он рассказывал о своем деде Уйчуке, которого арестовывали несколько раз в разные периоды борьбы с реакционными суевериями. К нему приезжали с большой помпой на машинах, ввосьмером или вдесятером, забирали под угрозой оружия и везли в округ. А на следующий день дед сидел на пороге своей хижины, попыхивал трубкой и чинил собачью упряжь. Со временем машины становились все современнее, как и оружие тех, кто на них приезжал. В первый раз его забрали на разболтанном грузовике ЗИС, угрожая помнившими царя длинными трехлинейками с примкнутыми штыками и револьверами типа наган, потом были «виллисы» и ППШ, а в последний раз – снегоход на гусеницах и автоматы Калашникова.

А результат каждый раз был примерно один, не считая того, что однажды дед вернулся аж из Магадана, и это заняло около трех дней.

«Шаман знает, что важно, а что нет. Важен мир людей, мир духов и мир умерших. Важна тайга, небо, звери. Решетки не важны. Замки не важны. Пулеметы не важны. А те были такие же, как решетки и пулеметы. Они – лишь помеха. Как болезнь. Нельзя перевернуть горы или обратить вспять реку, ибо они важны. Но можно вернуться из Магадана, ибо он не настоящий».

Тогда я мало понимал, но теперь уцепился за эту мысль, не в силах перестать думать о деде Сергея.

Естественно, я пытался молиться – о спасении, помощи или хотя бы об освобождении. Но перед моими глазами тотчас возникал несчастный Матеус на крыше из моей собственной истории. Так что я думал о старом Уйчуке.

Он ничего не делал. Не танцевал, не имел никаких орудий, магических принадлежностей, грибов или иных веществ. Ничего. Просто сидел у стены, уперев руки в колени, и смотрел перед собой похожими на бойницы глазами. Через стены, заборы, колючую проволоку, минные поля, далеко за деревянные башни с прожекторами и пулеметами.

А потом он появлялся у своей хижины и брался за починку собачьей упряжи или варил овсянку.

Точно так же сидел я, пытаясь проникнуть взглядом сквозь бетонные стены. Но только не знал, куда возвращаться. Он возвращался в свою хижину или шалаш, а я мог вернуться только в свое тело. Если бы знал, где оно.

«В тебе есть волк, – сказал когда-то Кердигей. – И есть снежный сокол. Волк спит. Он редко открывает глаза, и лучше не будить его без нужды. Но снежный сокол есть в тебе всегда. Именно поэтому ты не можешь допустить, чтобы тебя заперли или связали. Сокол не знает решеток, стен или пут. Сокол летает высоко и смотрит далеко. Так далеко, что порой не видит того, что совсем рядом».

И я думал о соколе.

О снежном соколе, который якобы жил во мне.

Я слышал его крик где-то высоко в голубом небе. Видел, как он парит; видел голову с черными бусинками глаз и небольшим кривым клювом; видел, как воздушный поток выгибает распростертые белые крылья. Я долго смотрел, как он парит, зависнув между голубым куполом и белой пустыней внизу.

Потом, тысячелетия спустя, я сам стал соколом.

Решетки не важны. Несущественны. Как и стены и тяжелые мертвецы из кожи и стали. Важны голубое небо и ледяной воздух, в котором можно скользить без конца.

Каждый носит в себе ад. И каждый может из него выпорхнуть.

Нужно лишь освободить сокола.

Сокол парил над искрящейся белой равниной, под голубым колоколом. Ледяной воздух скользил по крыльям, вздымая их подобно парусам. Скользкий, хороший воздух восходящего потока. Послушный. Он вздымался, вращаясь бесконечной спиралью и увлекая сокола высоко над замерзшим фирном, переливающимся радужными искрами, словно нескончаемые поля алмазов. Можно было скользить без усилий, почти не шевеля крыльями. Описывать ленивые полусонные круги, используя поток, и следить за каждым движением внизу. Описывать круги и искать. Где-то внизу что-то мелькнуло. Маленький сугроб вдруг метнулся в сторону, оказавшись в другом месте. И еще раз. Заяц.

Скрытый под белой пушистой шкуркой, невидимый среди нескончаемых снегов. Но видно движение и деформация тени, видно, что маленький сугроб изменил положение. Только заяц сейчас не важен.

Куда важнее другой маленький след на безукоризненно белом снежном покрове мира. Неспешно бредущий вперед, оставляющий цепочку мелких следов. Небольшое пятнышко тени, а рядом – трудноразличимый серо-белый силуэт. Волк. Волк был важен.

Сокол несколько раз ударил крыльями, потом развернулся и поплыл в морозном воздухе, покинув вращающийся цилиндр теплого восходящего потока. Он летел следом за волком, за которым было легко поспевать – достаточно нескольких ударов крыльями, потом изменение угла их наклона, небольшая коррекция маховыми перьями, и можно помчаться, скатиться по крутому воздушному склону туда, куда шел волк. Быстро и без усилий.

Волк вскарабкался на пологий, мерцающий миллионами солнечных искр склон, и стало ясно, куда он направляется. За холмом, в круглой долине, мерцало окутанное белым туманом зеркало, смотревшее синей гладью прямо в небесный купол. Горячий источник. Такой, в котором всегда есть вода, хотя сейчас не время Воды и Птенцов, а время Снега и Жира. Но горячий источник никогда не засыпает.

К источнику направлялся не только волк. Туда шло еще одно существо, слабое и умирающее, оставляя за собой неровную цепочку следов. Немногим крупнее волка, но голое будто птенец и бредущее на двух ногах, как застрявший на земле сокол. Человек. С множеством кровоточащих ран, разноцветными узорами на плечах и серой, как у волка, шерстью, но изрядно полинявшей. Шерсть искрилась от инея только на голове и вокруг рта, и еще немного на груди. Человек тоже был важен. Он не умел летать, но, вероятно, был важнее всего. Вдоль кривого следа оставались резко пахнущие красные пятна; человек падал на колени и опирался на утопающие в снегу руки, а затем тяжело поднимался и брел дальше.