цепью гор, вставшей стеной между владениями эльфов Средиземья и землями Моргота, небо не было видно за клубами тьмы, похожей на истлевшую пряжу. Всё чаще слышались разговоры, мол враг готовит нападение, его армия в любой момент возникнет из тьмы, и неподготовленным к обороне эльфам не останется шансов на победу, а поражение означает неминуемую гибель или пленение, о котором, помня состояние спасённого Нельяфинвэ Феанариона, никто не мог думать без содрогания. Для Нолдор стало очевидно, что лучше биться до последнего и погибнуть, чем… так.

— Нужно выслать патрули к перевалам! — поставил кулак на стол Финдекано, смотря поочерёдно на военачальников, собравшихся за одним столом в шатре старшего сына Нолофинвэ. — Варнондо, ты отправишься…

— Нет, принц Астальдо, — бесцеремонно отрезал Нолдо, — я не уйду от нолдорана. И ты не уйдёшь. И Ранион тоже. И Аралкарион. Или ты намеренно хочешь оставить короля без самых верных? Я не желаю допускать мысли, что ты такой же, как твой младший брат.

Финдекано задумался. Вспоминая, как Турукано прислал письмо, написанное своей рукой, в котором ясно говорил, что не желает видеть в выделенных ему землях никого, кто с ним не пошёл, что лорд Новэ Корабел, говорящий от имени владыки Элу Тингола, не имеет права пускать кого-либо на свои земли, кроме верных вассалов, коими точно не являются эльфийские короли и их подданные, принц приходил в отчаяние. Как же так? Почему родной брат поступает столь… подло?

«Я сам ничуть не лучше, — корил себя старший сын Нолофинвэ, вспоминая Хэлкараксэ и свою обиду на отца. — Не мне судить Турьо».

— Возможно, ты прав, Варнондо, — с неохотой согласился принц, ощущая обессиливающее опустошение, — но в таком случае, кто должен идти? Можно ли доверять разведку во тьме «не самым верным»?

— У тебя нет выбора, герой Астальдо — прищурился воин, — ибо я не уйду. И нолдоран позволит мне ослушаться твоего приказа. Хочешь — отправляйся сам. Тебе не привыкать совершать подвиги во тьме в одиночестве. Только помни, герой Астальдо, удача тоже может предать. Забрать всю славу себе, наслаждаться похвалой и всеобщим восхищением — истинное счастье для воина. Но это и самая большая глупость, и неоправданный риск. Астальдо.

Видя, что речи Варнондо слушают и соглашаются с ними, Финдекано разозлился, лишь чудом удержавшись от бессмысленного спора, способного перерасти в никому не нужный поединок с использованием смертоносной стали.

— Я сам отправлю разведчиков, — встал из-за стола военачальник. — Негоже принцу рисковать жизнью, когда есть доблестная армия. Нолдоран говорил, что, возможно, мы останемся здесь, на этих землях, защищённые морем и горами. Мы Нолдор, и не подчинимся серостям, возомнившим себя великими и архиважными, поэтому на юг не пойдём.

— Да! — радостно поддержал Варнондо даже Аралкарион. — Наше королевство превзойдёт в величии Аман! Куда уж надутому гусю Эльвэ и его прихвостням до нас, рождённых в Валиноре! Айя нолдоран Нолофинвэ!

— Айя Астальдо, — сверля принца недобрым взглядом, процедил военачальник, и Финдекано сжал кулаки, багровея от бессильной злобы.

«Если бы я не бросил отца в Хэлкараксэ, — ругал себя сын Нолофинвэ, — если бы смирил свою гордость, не потерял бы авторитет. А теперь поздно корить себя. Я герой. Астальдо. Мне досталась вечная сияющая слава, а командование армией — Варнондо. Ненавижу!»

Было бы очень приятно и легко обвинить во всём происходящем Моргота, но Финдекано не мог, понимая, что виноват только сам, и никто более.

Фокусы вместо магии

— Почему ты одинок, менестрель? — прозвучал неожиданный вопрос, и Аклариквет с удивлением поднял глаза от гуслей, выструганных из мягкого сероватого дерева. — Нет, ты не думай, я не навязываюсь тебе в подруги, — засмеялась Зеленоглазка, садясь на корточки перед певцом. Почти вплотную. Взгляды встретились. — Я лишь не понимаю, как так вышло, что ты, королевский менестрель, до сих пор не женат. Твои песни поют и любят все, кто хоть раз их слышал, твоя музыка проникает сквозь тело, касаясь сердца, заставляя его трепетать! Неужели ни у кого из дев твоя музыка не пробудила страсть?

Аклариквет устало посмотрел на эльфийку, думая, стоит ли объяснять, что обожать песни и любить их автора — не одно и то же.

— Меня послал к тебе твой нолдоран, — видя, что менестрель не готов говорить на личные темы без подготовки, отступила колдунья, — я рассказала много интересного, и владыка позволил мне остаться у вас, даже если я больше не нужна лорду Маэдросу. Кое-что из моих знаний должно быть передано тебе. Но, певец, я из вольного народа Авари и не привыкла выполнять приказы. Даже королей! Поэтому предлагаю сделку: ты сочинишь для меня песню, а я расскажу гораздо больше, чем необходимо. Это достаточная плата за твою музыку?

Не отводя взгляда от удивительно ярких зелёных глаз, в которых не сиял свет Древ Валинора, зато горел колдовской огонь шаманского костра, обжигая и разъедая плоть и душу, будто кислота, певец отложил инструмент. От подобных ассоциаций тело пробирала дрожь, захотелось отодвинуться от излучавшей недобрую разрушительную силу девы, но эльфийка вдруг положила локти менестрелю на колени. Аклариквет внутренне содрогнулся.

— Я согласен, — поспешил ответить певец, торопливо вставая и отходя в сторону, невольно заметив, что от постоянных переходов с место на место слишком часто сворачиваемая и разворачиваемая ткань пологов шатра начала изнашиваться. Жаль… — Скажи, что для тебя спеть?

Колдунья поднялась и проницательно посмотрела на Аклариквета.

— Ты умеешь быть весёлым? — спросила она вдруг. — У тебя чувство юмора есть? Или крылья перебиты так, что только бегать, собирая рассыпанные зёрнышки, и способен, тоскуя о потерянном навек небе, которого ты даже не знал?

«Ещё одна упрекающая, — с досадой, но практически без отклика в привыкшем к насмешкам сердце, подумал менестрель. — Не слышала и сотой доли моих песен, а уже готова судить о способностях».

— Не обижайся, музыкант, — мило улыбнулась Зеленоглазка, — я просто не хочу, чтобы про меня пели что-то печальное, пусть даже дивно прекрасное. И лесть о красоте мне неинтересна. Я одиночка, привыкшая выживать там, где милое личико не поможет. Знаешь, певец, волколаку всё равно, как ты выглядишь.

«Горит свеча… — вдруг родились в голове строки, — укрыта тьмой,

В душе, пропитанной презреньем к доброте.

Горит свеча немой тоской,

Мешая жить, не видя смысла в красоте.

Мерцает свет, объятый мглой,

Он сотни раз