С появлением растительности на лице изменилось и его поведение. Он стал замкнутым. Мог неподвижно сидеть в стороне часами, и окружающие, считая, что он отсутствует, в конце концов о нем забывали. Он по–прежнему завтракал с Фин. но больше ни о чем ее не расспрашивал. Его взгляд, потускневший от бессонницы, следовал за ней повсюду, это был взгляд судьи или ревнивого любовника, замкнувшегося в горьких переживаниях. Он стал агрессивен даже с Максансом. Когда тот пытался разговорить его и обменяться вымышленными воспоминаниями о материнской нежности, Людо со злостью обрывал его:

— Я ничего не знаю. Не знаю даже, кто была моя мать. Меня вырастил отец…

Его мучили кошмары, снились безумные сны. То его обвиняли в том, что он подложил рыбьи потроха в бельевой шкаф своей матери — целые кучи белых потрохов, которые находили даже среди простыней. То Николь, склонившись над его постелью, улыбалась ему с такой любовью, как не улыбалась никогда в жизни. И тогда внезапно у нее начинали выпадать волосы и зубы, в открытом рту появлялись маленькие кровоточащие раны, на месте улыбающихся губ образовывалась черная дыра, как у черепа.

Днем от безделья Людо занимался поисками. Обследовав все закоулки парка, прочесав все заросли, он нашел несколько вилок, разбитых чашек, изъеденную кость, затонувшую и скрытую ольшаником плоскодонку полковника де Муассака.

Он писал своей матери письма, но не отправлял их. Для этой переписки он использовал тетрадь по катехизису — своеобразный бортовой журнал, где сочинял полученные якобы от нее ответы, выплескивая на бумагу чувства, в которых ему было отказано.

Всем сердцем он дожидался августа, но месяц проходил день за днем, а новостей из Бюиссоне не было. Как ни пытался, он не мог убежать от реальности; в его ушах звучали слова, которые он запрещал себе слушать: его бросили. В отражении своих глаз он видел мать и поэтому избегал смотреть в зеркало, избегал погружаться в воспоминания и, чувствуя свое поражение, упорно гнал мысль, очевидную для него с самого раннего детства: его бросили.

В лесу случился пожар. После обеда двор вокруг Центра заполнили красные пожарные машины с воющими сиренами. Опасаясь, что замок вот–вот загорится, детей срочно стали эвакуировать. В южной стороне над соснами курились серо–черные клубы дыма, легкий ветер доносил до Центра запах гари. В автобусе Лиз села рядом с Людо. Одилон. держа в руках свой барометр, умолял шофера поскорее трогаться. Однако ветер внезапно изменил направление, опасность миновала, и струи брандспойтов утихомирили мечущийся в растерянности огонь.

Спустя два часа мадемуазель Ракофф свистком оповестила об отбое тревоги и дети вышли из автобуса. Молитва на террасе, где в воздухе все еще стоял запах паленого, вознесла к небесам благодарность воспитанников. А вечером, перед раздачей успокоительного, был показан фильм о великих реках.

Утром в субботу, проходя после завтрака по безлюдному вестибюлю, Людо обнаружил, что дверь на девичью половину широко распахнута, и не удержался от того, чтобы не проникнуть в запретный мир. В воздухе стоял сладковатый запах, во всем крыле, казалось, никого не было. В комнате, похожей на его собственную, он увидел на стенах цветные фотографии красивых мужчин в ковбойских шляпах. Он открыл ящик стола и принялся листать тетрадь, перевязанную шелковой розовой ленточкой. На ее страницах бесконечно повторялось одно и то же слово, написанное непослушным почерком: «Лиз». Километры «Лиз» бежали вплотную вдоль строчек — и так до самого конца тетради, внутренняя сторона обложки которой была покрыта теми же заклинаниями.

Он прилег на кровать и сразу увидел свою мать. Ему достаточно было закрыть глаза, чтобы встретиться с ней. Ничуть не изменившееся лицо, каким оно сохранилось в его чуткой памяти, где продолжали звучать слова и голоса, которых он больше не слышал наяву.

Внезапный смех разбудил его, однако он никого не увидел. В коридоре было так же пусто и тихо, как и когда он вошел. В задумчивости он направился к выходу. В дремотной тишине гулко разносился отдаленный стук шаров на шлаковом покрытии террасы. Внимание Людо вдруг привлекла зияющая черная дыра под лестницей — открытый лаз со ступенями, спускавшимися в темноту. Мадемуазель Ракофф у ехала из Центра на машине, Фин и Дуду играли с воспитанниками на террасе; Людо ухватился за веревку, служившую перилами, и спустился вниз.

Он оказался в подвале: раньше Людо и не подозревал, что в замке есть такое подземелье. Шею обдало прохладой, в воздухе пахло прогорклой влагой, где–то, словно часы, отстукивающие тик–так, падали капли воды. Он углубился в темный проход, двигаясь ощупью вдоль шероховатых стен. Тишину нарушали едва различимые шорохи, источник которых ему не удавалось определить. Он уже собирался вернуться, когда его пальцы нащупали округлость металлической ручки; он повернул ее, и дверь со скрипом открылась.

Вначале он увидел лишь подвальное окошко в форме полумесяца и сделал несколько шагов вперед по темной каморке, пол которой был усеян беспорядочно разбросанными папками и бумагами. Попятившись к выходу, он вдруг различил во мраке чей–то силуэт и невольно вздрогнул. Неясная тень двинулась в сторону окна, свет от которого упал на лицо, и ошеломленный Людо прошептал: ''Лиз…». Она по–детски прыснула в кулак, как бы скрепляя своим смехом тайный сговор, и шагнула ему навстречу. В этом грязно–пепельном полумраке до Людо стало медленно доходить, что он оказался наедине с Лиз, что они были одни в подвале, и эта мысль вначале привела его в смятение. Он услышал шум моря, но то был шум их дыхания, разгоряченного от волнения. Наконец их глаза нашли друг друга, руки соединились, и Людо не заметил, как они, обнявшись, упали на устилавшие пол сотни фотографий, на которых беззаботно смеялись давно умершие люди.

В начале сентября все воспитанники вернулись с каникул и в Центре по этому случаю устроили маленький праздник. Мадемуазель Ракофф произнесла приветственную речь, которую полковник де Муассак составил в честь открытия Центра и которой теперь открывали каждый учебный год, предавая детей в руки Господа.

Людо заставили покрасить стены в его комнате, которые, по словам медсестры, способны были напугать даже буйно помешанного. На выполнение этого приказа у него ушло три дня. Он оставлял на ночь банки с краской открытыми и засыпал, опьяненный ядовитыми испарениями; никогда еще сон его не был таким глубоким. Вечером, при электрическом освещении, замазанные рисунки оживали, а потеки краски образовывали крупные слезы, струившиеся между пальцами.

Одилон не прекращал за ним шпионить. Его медоточивая злоба, замаскированная самыми благими намерениями, его предупредительность и пронырливость таили угрозу, которая неожиданно воплощалась в жизнь. Мадемуазель Ракофф регулярно требовала, чтобы Людо признался в распространении всякой чуши на ее счет. Откуда исходили эти обвинения?.. Она уклончиво отвечала, что ей полагается все знать:

— Готова поспорить, что ты называешь меня старухой!

Когда он думал о Лиз, его охватывала тревога. Они встречались в подвале по субботам в послеобеденное время при пособничестве других девочек. Все эти девочки, чью чувственность подавляли запретами, составили целый заговор в защиту любви и, как только мадемуазель Ракофф уезжала, собирались у входа, наблюдая за окрестностями и не давая карлику приближаться.