Надо мной стоял высокий стул из черного дерева с распутавшимися кожаными шнурками на подлокотниках. Мои руки саднили. На стене горели лампы и факелы. А рядом со мной на мягких звериных шкурах валялось опрокинутое бронзовое зеркало в деревянной раме, о которое я только что ударился головой.

У стены стояла статуя львиноголового – такая же по форме, как в моем сне, но раза в три меньше размером.

Я знал эту комнату. Это был подвал нашего дома в Эмесе. Круглая комната, где разливали вино из амфор. Здесь никогда прежде не лежали тигровые шкуры. И зеркал тут я тоже не видел.

Наверх вела каменная лестница – там была дверь. Обычная дубовая дверь с кольцом вместо ручки, которую я много раз открывал. Я поднялся по лестнице, толкнул дверь, и она раскрылась.

За ней стояли люди. Моя бабка Меса. Мой учитель Ганнис. И моя заплаканная мать.

Я еще не видел Ганниса таким взволнованным.

– Варий, – сказал он. – Мы слышали, как ты звал бога. И он тебя увидел. Ты вернулся, мой мальчик. Молодец. Я знал, что soltator – это ты.

Было уже утро – я чувствовала вокруг солнечный свет, но что-то мешало мне открыть глаза. Я поднесла руку к лицу, и мои пальцы коснулись металла.

Я всю ночь проспала в маске Солнца.

Свой сон я помнила так же отчетливо, как пять раз пересмотренный фильм. Вот только было одно важное отличие – этот фильм я не смотрела, а прожила. Я на полном серьезе спускалась в Аид, потом дрожала от страха и наполнялась победным ликованием.

И еще во сне я была мальчиком, довольно еще мелким по нашим современным понятиям, и переживала его мысли как свои. Я знала теперь, что это такое – думать как мальчик. Впрочем, если честно, я и раньше знала, и даже имела некоторый практический опыт.

Удивительным было другое: я не только бегала по растворяющимся в темноте лестницам из чужого сна, но еще и вспоминала чью-то жизнь как свою. А про свою я в этом сне не помнила ничего. Я была другим человеком на все сто процентов.

Вернее, я им был. Гендер, как учит партия, есть социальный конструкт, а согласование глаголов и подавно.

Я почувствовала легкий запах травы и поняла, почему меня посетила мысль про гендер. Где-то неподалеку, несмотря на ранний час, уже готовили прогрессивную революцию.

Вчера мне совершенно не хотелось глядеть на корпоративных анархистов. Но сегодня мне необходимо было заесть свой ночной опыт чем-то земным и фактурным – и убедиться, что я вынырнула в надежный понятный мир.

Я надела желтый форменный халат, висевший в ванной. На нем был только один погон и одна медалька, что, видимо, указывало на низкий в здешней иерархии ранг. Но все же я надеялась, что он дает мне право перемещаться по судну.

Я уже ориентировалась на яхте, но даже потеряй я дорогу, найти ее можно было по характерному запаху. Мне вспомнился анекдот: менты звонят в дверь и говорят – соседи жалуются, у вас тут смех по ночам и палеными тряпками пахнет. Что происходит? Да так, отвечают жильцы, ничего. Просто вот тряпки жжем и смеемся…

Я прошла по коридору, спустилась по лестнице и раскрыла дверь в анархистский штаб.

– А вот и Саша, – сказала по-русски Со.

Из моих старых знакомых здесь были трое – Майкл, его сестра Сара и бойфренд Майкла Раджив, который за время моего отсутствия подкрасил свою бородку хной и сделался окончательно похож на древнеиндийского душителя при луне. Сара почти не изменилась, только ее ежик подрос и стал темнее. Что касалось Майкла, то он находился на той стадии очкастой бородатости, когда с человеком уже не происходит никаких заметных перемен вообще.

Кроме них на подушках сидели еще двое – парень и девушка. Парень был старше меня, а девушка сильно младше. Последнее наблюдение оказалось не слишком приятным, и я подумала, что патриархат мог бы свалить из моей головы хотя бы сейчас.

Я узнала соотечественников и догадалась, что они ночевали на яхте – для визитов было еще рано. Видимо, Со подцепила их где-то в Стамбуле, как и меня. Похоже, это был ее метод борьбы с тоской по Родине.

Парень походил на сильно растолстевшего Керенского – у него был такой же шваброподобный ежик и лицо церковного певчего, растленного сначала попами, а потом бродящими по Европе призраками. С современностью его связывала черная майка с красной надписью «VIVA PUCE»[16]. Я первый раз видела латинские буквы, написанные славянской вязью. Выглядело интересно.

Девушка была очень белокожей, с настоящей русой косой. Она напоминала гусыню. В хорошем смысле – видно было, что будет заботиться о своих гусятах и защищать их от любого гусака.

Я опознала их не по одежде и даже не по лицам, а по тому, как они отреагировали на русскую речь – чуть напряглись.

У меня не возникло ощущения, что они рады встрече с соотечественницей. Впрочем, особой радости я тоже не испытала. Это был вечный и многократно описанный феномен «встреча русских за границей».

– Hi, Sasha, – сказал парень. – Nice to meet you. I’m Alexey.

– Саша, – ответила я кисло.

– Тамара, – представилась девушка. – Не выпендривайся, пожалуйста, Леша.

– Ничего, – сказала я. – Это интересно, кстати. Почему русские за границей избегают друг друга и стараются не говорить по-русски? В смысле, если знают язык?

– Можно по-английски? – попросил Майкл. – А то нам кажется, что вы вступаете в заговор против нашей демократии.

Я повторила по-английски.

– Это, – сказал Алексей, – легко одалживает себя пониманию.

Он говорил по-английски немного замысловато, но с идеальным произношением. Казалось, у него в голове работает целый штаб из пыльных дядек и тетек, предлагающих варианты формулировок. Я представила, как они поднимают над головой наспех написанные на картонках фразы – и Алексей сосредоточенно их зачитывает. Впрочем, так ведь и работает подсознание.

– И в чем причина? – спросила я.

– Дело в том, – ответил Алексей, – что в историческом аспекте где-то с тринадцатого века, когда начался татарский… м-м-м…

– Yoke, – подсказала я.

Он неодобрительно покосился на меня.

– Геноцид. Вот с того самого времени находиться среди иноплеменников в группе говорящих по-русски людей стало опасно. Это означало чаще всего, что вас скоро убьют. Вместе со всей группой. Появился своего рода шрам на коллективном бессознательном. Поэтому русский за границей при первой возможности стремится примкнуть к безопасной и защищенной общности людей, говорящих по-английски.

– Почему обязательно убьют? – спросил Майкл.