Со поняла, о чем я думаю.

– Я предупрежу ребят, чтобы они не говорили о Фрэнке. Скажу, это твой триггер. Так до них дойдет.

– Спасибо, но мне никого не хочется видеть. Я пойду спать.

Вернувшись в свою каюту, я разделась, села на кровать и положила перед собой маски.

Странно, но маски уже не напоминали о Фрэнке. Теперь это были просто два прекрасных древних лица, смотрящих на меня из бездны прошлого.

Как там говорил Ницше? Если долго глядеть в бездну, то бездна поглядит на тебя. Он не врал: бездна уже пялилась на меня четырьмя продолговатыми зелеными глазами. У нее почему-то были глаза такого же цвета, как покрывало на кровати.

Я подумала, что если надеть одну из масок и лечь на спину, в ней вполне можно проспать всю ночь.

Я уже засыпала пару раз в маске Луны, когда рядом был Фрэнк – правда, ненадолго. Никаких ярких снов я не помнила – хотя мне несколько раз казалось, что я почти вижу то, о чем говорит Фрэнк.

Но в то время меня еще не представили Камню – может быть, дело в этом? Или следовало уснуть в маске Солнца?

Сейчас узнаем, подумала я.

Эмодзи_милой_блондинки_ложащейся_спать_в_шипастой_маске_солнца_за_лучами_которой_даже_не_видно_что_она_блондинка_что_не_так_уж_страшно_поскольку_ночь_темна_пуста_и_безлюдна_и_нравиться_в_ней_особо_некому.png

Изукрашенная мраморная лестница, дугой уходившая вниз, выглядела очень старой. Широкие ступени были в два раза выше обычных, как будто ее строили для гигантов или богов. Хорошо, что я спускался.

Я прежде не видел подобного ни в одном дворце. Полированный камень, резные цветы, лики Гелиоса и Селены. Я и представить не мог, кто и когда это построил.

И, главное, где.

От страха я повторял про себя древнюю молитву, которой когда-то научил меня Ганнис:

«Многоликий и Невидимый, пусти меня в чертог тайны… Многоликий и Невидимый, пусти меня в чертог тайны…»

Молиться так следовало часами, и я часто твердил эти слова ночью, чтобы быстрее заснуть… О ужас, пришло мне в голову – а может быть, бог услышал и действительно пустил меня в чертог? И что я теперь буду в нем делать?

Лестница спускалась в темноту кругами, и по ним я шел, то входя в свет факелов, то ныряя во мрак.

После каждого круга была площадка, где стояла мраморная статуя львиноголового человека, обвитого змеями. На стенке за его спиной горели факелы и масляные лампы, так что львиноголового можно было хорошо рассмотреть.

Львиная пасть была красной изнутри и выглядела грозно. Змеиная голова лежала на львиной, как бы не давая пасти раскрыться до конца – а змея кусала кончик своего же хвоста… На символическом языке это что-то значило, но что? Я знал прежде, но забыл.

Наверно, из-за этих змеиных голов мне казалось, будто я сбегаю вниз по кольцам огромного змея, свесившегося в вечную ночь.

Скоро я заметил, что площадки, по которым я прохожу, отличаются друг от друга. Львиноголовые статуи были везде одинаковы. Но перед каждой стояла мраморная тумба со священным бронзовым предметом. И эти предметы на каждой площадке были разными. Поняв это, я стал внимательно следить за тем, что выплывает мне навстречу из мрака.

Сначала появилась ворона – немного смешная, горделиво расправившая крылья, размаха которых все же не хватало, чтобы сойти за орла.

Пролетом ниже на тумбе лежала диадема наподобие царской, только не из золота, а из бронзы.

Еще ниже – нагрудная пластина военного панциря, настоящая, со следами ударов. Она выглядела совсем старой: такие латы носил, должно быть, Одиссей или Ахилл.

Еще ниже – лавровый венок, который я принял сперва за другую диадему. Но венок был больше и шире. Если кто-то наденет эти бронзовые лавры, лучше ему иметь сильную шею.

Ниже лежал меч с крюком, отходящим от лезвия в сторону – такие, я помнил, были в ходу у пиратов.

Дальше – маска Гелиоса с похожими на лучи шипами. Ее, подумал я, вполне мог бы носить цирковой гладиатор.

Еще ниже – большая чаша с пупырчатым дном.

Следом снова появилась ворона, и все стало повторяться: диадема, панцирь, венок, меч, маска и чаша. А потом опять ворона.

Я решил, что одинаковые символы, скопированные с большой точностью, появляются через каждые семь этажей. Но потом я заметил на одном из крыльев вороны глубокую царапину, блестевшую в свете ламп, и запомнил ее.

Царапина той же формы и глубины была на крыле у каждой из бронзовых птиц.

Мало того, рядом с царапиной, оставленной, похоже, ударом меча или копья, был тонкий металлический заусенец – и он тоже повторялся без изменений. Либо кто-то, прошедший здесь до меня, через каждые семь этажей бил очередную бронзовую ворону одним и тем же оружием с одинаковой силой, что было невозможно, либо…

Либо это одна и та же ворона, и я брожу в темноте по кольцу.

В подобном не было бы ничего удивительного, если бы я шел по коридору. Или хотя бы спускался по одним лестницам и поднимался по другим. Но я все время спускался, как бы сбегая по бесконечному архимедову винту.

И тем не менее через каждые семь освещенных факелами пролетов я оказывался в том же самом месте.

Дело было не только в вороне. Я заметил и другие повторяющиеся детали: выбоины и пятна на мраморе, расположение самих факелов, характерные узоры камня.

Спускаясь по лестницам, я ходил по кольцу. Так не могло, конечно, быть. Но философы, помнил я, называют это логикой: неоспоримый вывод приходится принять, даже когда он противоречит видимости.

А почему я иду вниз? Что я хочу там найти?

Я задумался – и в моем сердце повеяло ужасом. Я вспомнил, что таков сон, предвещающий смерть – бесконечное схождение по лестнице во тьму…

Так это сон?

Но я не спал – я щипал себя и не просыпался; я чувствовал горький запах факелов и холодное касание мрамора. Чувства мои были остры как никогда.

Быть может, меня убили – и я схожу в Аид?

И вдруг я вспомнил про весть, пришедшую день назад из Карр. Император – мой дальний родственник, как думали в Риме и Сирии, и родной отец на самом деле – убит в походе.

Когда убивают императора, его семье остается жить недолго. Лица домашних были мрачны и решительны. Даже женщины готовились к смерти.

Я впервые увидел, как выглядит последняя игрушка знатной дамы – драгоценный флакон с ядом: крошечный саркофаг Клеопатры, обвитый прозрачными змеями, чудо ювелирной резьбы, черное от страшной начинки. Я видел также острые сирийские бритвы для вскрытия вен. Эти тайные предметы, припасенные для последнего часа, теперь лежали в нашем доме на виду, рядом с ложами, где принимали пищу.