– Зачем?

– Как зачем? Ты вот кем хочешь стать?

– Ну, травматологом.

– Ну вот тебе и ну. Запишись в СНО на кафедре травматологии, сделай несколько докладов, прояви себя. Чтоб тебя заметили. Походи к ним на дежурства.

– Мне и так в травме дежурств хватает.

– Вот ты чудак – человек! Это совсем не то, – тряхнул головой улыбающийся Толик, – ты там сейчас кем, медбратом дежуришь? Уколы ставишь, пьянь разную к кроватям привязываешь. А ты как врач походи. Кружковцам разрешают. На операции напросись, крючки подержишь. Проявишь себя с лучшей стороны, могут и оставить у себя в клинике работать.

– Да, а кто за меня копеечку зарабатывать станет? Я, между прочим, не у папы с мамой в теплой благоустроенной квартире живу и не в общежитии, а в мерзкой коммуналке, где очередь в туалет в пять утра занимать надо. Еще и половину своей зарплаты за нее отдаю. Это ты вот с жиру бесишься – ходишь на работу в качестве медбрата. Тебя, я же знаю, зарплата и не интересует вовсе. А я, представь себе, тут себя гроблю из-за хрустящих купюр с изображением Ленина. Мне родители не помогут. У них, кроме меня, еще четверо подрастают. Поэтому приходится рассчитывать только на свои собственные силы.

В другой раз Толик бы непременно обиделся. Не исключено, что даже бы крупно поругался с Пахомовым. Но под воздействием чудо-препарата он почему-то сейчас испытывал по отношению к своему товарищу только теплые, почти братские чувства. И ему стало искренне жаль этого простого деревенского парня, приехавшего к ним в институт из далекой таежной деревни, где нет даже ни одного благоустроенного дома, а все помещения отапливаются при помощи печей.

– Ладно, не горюй, дружище, – по-приятельски похлопал по плечу Сергея баловень судьбы, – хочешь, я тебе свою зарплату стану отдавать.

– Ты сейчас серьезно? – вытаращил глаза Пахомов.

– Чего это меня так понесло? Что это я таким добреньким-то вдруг стал? Тоже мне, добрый самаритянин выискался, – мелькнуло у Толика в голове. – Что же я в двадцать один год до сих пор у мамы с папой на шее никчемной гирей буду висеть?

– Так что, ты серьезно мне свою зарплату будешь отдавать? – вновь повторил свой вопрос заметно разволновавшийся Сергей, перебив цепь размышлений Уварова.

– Ну-у-у, как сказать, – замялся Толик, понимая, что совершает какую-то невероятную, непростительную глупость, – не совсем. Мне, как ни странно, деньги тоже нужны. Я не собираюсь всю жизнь у мамы с папой клянчить. Но если тебе как-нибудь нужно будет одолжить, то я с радостью…

– М-м-м, одолжить, – разочарованно протянул Пахомов, – это же потом отдавать надо.

На сей раз Толик собрал всю свою волю в кулак и промолчал, продолжая держать на своем лице беззаботную улыбку. Он уже находился в полушаге от того, чтоб пообещать отдавать свою зарплату в фонд малоимущего Пахомова. А бабушка и отец его учили, что за свои слова нужно отвечать.

– Какой странный этот промедол? Неужели он на всех так действует, или только исключительно на меня? – думал Уваров, привычно вонзая тупой стеклянный наконечник от клизмы в очередной волосатый зад. – У меня сейчас абсолютно нет чувства брезгливости, хотя раньше чуть не блевал, ставя эти ужасные клизмы. Все эти окружающие меня изнуренные алкоголем и старостью придурки, что томятся в очереди перед клизменной комнатой, теперь кажутся такими милыми душками. И еще чуть вот не отдал зарплату этому тупому неудачнику Пахомову. Даже назвал его «дружищей». А какой он мне друг? Тот только и думает, как бы побольше денег отхватить, никакого в нем эстетизма нет. – Толик оторвал взгляд от очередной малопривлекательной задницы и посмотрел на напарника, – ты вот, давай, навались на учебу, почаще ходи на лекции и занятия, запишись в СНО. А чего ныть-то. Папа у меня профессор, ну и что? Я сам себя ваяю, вот опорожняю чужие кишечники не из-за папы же, а чтоб самому все прочувствовать, каково это себя ощущать в шкуре медбрата. Клизмами, знаешь, приличных денег не заработаешь. А хороший врач должен все знать и все уметь делать, в том числе и работу среднего медперсонала.

Без особых проблем Толик скоренько так разрулил длинную очередь перед клизменной. Закончив оперировать с кружкой Эсмарха, он бодрым шагом направился в процедурку, чтоб помочь с уколами, засыпавшему на ходу Пахомову.

Сергей спал в процедурном кабинете прямо сидя за столом, подложив под кудлатую голову обе руки. Видимо, когда набирал в шприцы пенициллин, тогда силы окончательно и покинули его. Крепкий сон сморил дежурившего вторые сутки подряд парня. Теперь он похрапывал прямо на рабочем месте. Пуская тягучую слюну на руку, не замечая вошедшего в процедурку Толика. Уваров благородно не стал будить парня, а сам живо набрал в шприцы антибиотики и отправился по палатам.

Вот подошло время вечернего обезболивания. Толик нашел хирурга Семеныча, без особых проблем взял у него ключи от сейфа и отправился колоть промедол. Увлекшийся в это время просмотром очередного футбольного матча, транслировавшегося по телевизору, дежурный доктор не удосужился проконтролировать медбрата. Толик всем внушал истинное доверие, а Семенычу особенно: как-никак профессорский сынок.

Толик вприпрыжку рванул к сейфу. Пахомов по-прежнему крепко спал на столе, не меняя позы, и не замечал происходящего вокруг. Набрав шесть шприцев с промедолом, Толик разложил их в лотке и отправился по палатам. К его огромному удивлению на сей раз никто из больных отказываться от назначенных обезболивающих им уколов не собирался. Вкусившему запретный плот медбрату стало не по себе. Ведь он рассчитывал разжиться минимум еще тремя кубиками замечательной жидкости. В кармане оставался всего один миллилитр промедола, слитого еще утром. Что же делать?

Решение пришло само собой. Один из прооперированных больных попросил его обезболить промедолом в одном шприце с анальгином.

– Так сильней и дольше действует, – прокомментировал свою просьбу пациент, перенесший позавчера резекцию желудка. – Мне Семеныч так рекомендовал, он же меня и оперировал. Говорит, пускай тебе в одном шприце промедол и анальгин наберут. Если не верите, то спросите у него сами. Семеныч как раз сегодня дежурит.

Эврика! – про себя воссиял Толик. – Разумеется, анальгин! Как же я сам-то сразу не сообразил. Кто там станет проверять, сколько я промедола в шприц набрал – один миллилитр или половину? Ведь недостающую часть легко восполним анальгином. Его-то у нас как раз полным-полно.

Осененный тривиальным решением окрыленный Толик, естественно, ни к какому Семенычу не пошел, а выйдя из послеоперационной палаты быстрыми шагами направился прямиком в процедурный кабинет. Озираясь на спящего за его спиной Пахомова, он на скорую руку слил в свой заветный пузырек с каждого шприца по половине кубика наркотика и затем развел обычным анальгином. Теперь у сообразительного малого в кармане покоился пузырек уже с четырьмя миллилитрами так полюбившейся ему чудесной жидкости.

Как и ожидал Уваров, никто из прооперированных больных не заметил подмены. Отрубившийся напарник Пахомов и вовсе не в счет. Старый доктор Семеныч, что так бесславно уснул перед работающим телевизором, остался в неведении о проделках профессорского сынка. Утром таким же макаром, без зазрения совести, обнаглевший Толик дополнительно похитил еще три кубика промедола. И все шито-крыто…