Из этой схемы ничего не вышло: на встрече между Папеном, Шлейхером и Гитлером, состоявшейся 13 августа, последнему был предложен всего-навсего пост вице-канцлера в новом правительстве Папена. Гитлеру этого было мало, и 12 сентября он заявил о переходе в решительную оппозицию. Результатом был роспуск рейхстага и объявление даты новых выборов — 6 ноября.

Аденауэр как будто сознательно игнорировал ответственность момента. Как ни в чем не бывало, вся семья в середине августа отправилась в отпуск; целый месяц они провели, как обычно, в Шандолене. Между тем не только дела рейха и Пруссии, но и самого города, в котором Аденауэр продолжал занимать кресло бургомистра, были таковы, что его отсутствие выглядело, мягко говоря, странно, больше напоминая бегство. Крайний срок платежей по кредитам истек, и с точки зрения закона наступил дефолт. В июне был принят новый бюджет, но он отражал совершенно нереальные представления о соотношении доходов и расходов; в нем была заложена цифра дефицита в 25 миллионов марок, но уже в августе он превысил отметку в 30 миллионов. Начались трудные переговоры с банками о реструктуризации долгов. А бургомистр, которого многие считали главным виновником создавшегося положения, в это время наслаждается красотами швейцарских Альп!

Грядущие выборы открывали три возможных варианта на будущее: если Гитлер добьется абсолютного большинства или хотя приблизится к этому, он образует правительство из одних своих сторонников, может быть, с чисто символическим участием других правых партий. Если нацисты потерпят решительное поражение, тогда правительство будет создано без них. Если результаты не будут особо отличаться от июльских, то останется правительство Папена, куда придется взять и национал-социалистов.

В общем, события развивались скорее в сторону третьего варианта. Нацисты потеряли около двух миллионов голосов и тридцать четыре мандата. Для них это не была победа, но это не было и окончательное поражение. И тут Папен взорвал политическую бомбу. Он предложил ввести декретом президента совершенно новую конституцию, которая отменяла бы демократическое устройство и вручала бы бразды правления группе олигархов. По сути, это был возврат к юнкерскому феодализму.

Шлейхер не имел никакого понятия о том, какой план созревал в голове его протеже. «Ну и выдал фортель наш маленький Франц», — только и смог он сказать, когда, не веря своим ушам, услышал откровения Папена. Фортель или не фортель, а Гинденбургу план понравился. Шлейхер понял, что от действующего канцлера надо, пока не поздно, избавляться. С точки зрения тактики соответствующая операция была задумана и проведена блестяще. В недрах его министерства был срочно подготовлен меморандум, из которого вытекало, что реализация плана Папена неизбежно приведет к гражданской войне, рейхсверу придется подавлять рабочие волнения, восточная граница останется оголенной и поляки смогут без труда захватить Берлин. Это была чистая фантазия, но на Гинденбурга она могла подействовать — и подействовала. Прочтя 2 декабря этот меморандум, он залился слезами. Папен получил немедленную отставку. «Я слишком стар, чтобы брать на себя ответственность за развязывание гражданской войны, — только и сумел вымолвить президент. — Пусть с Божьей помощью господин Шлейхер попытает счастья».

Единственно, на что мог надеяться Шлейхер, так это на раскол в нацистской партии. С августа 1932 года он поддерживал тайные контакты с заместителем Гитлера Грегором Штрассером. Занимая ключевой пост в организационной структуре НСДАП, Штрассер был хорошо осведомлен о брожении в ее рядах и подробно информировал об этом Шлейхера. Штрассер даже намекнул, что он может выйти из НСДАП и увлечь за собой значительную часть ее рядовых членов. На основе этой информации новый канцлер и выстроил свой план широкой коалиции, которая опиралась бы на поддержку профсоюзов и части разочаровавшихся в Гитлере нацистов.

Не имея никакого понятия о плане Шлейхера, руководство партии Центра собралось 8 декабря на заседание, чтобы обсудить возможный план действий. Протокола либо не велось, либо не сохранилось, но главные моменты дискуссии отражены в письме, которое Аденауэр 12 декабря отправил Каасу. Для истории партии Центра и для биографии Аденауэра наверняка было бы лучше, если бы этот документ вообще никогда не попал на глаза исследователям. Строки письма говорят сами за себя: Аденауэр считает долгом всех «ответственных лиц» добиваться того, чтобы «в Пруссии так скоро, как это позволит политическая обстановка, было создано правительство с участием национал-социалистов… По моему мнению, такого рода вариант не только не помешал бы ходу последующих переговоров с национал-социалистами относительно их участия в центральном правительстве рейха, но и облегчил бы их ведение. Я также думаю, что это будет правильно для самих национал-социалистов начать с Пруссии как менее опасного места и показать, что они действительно в состоянии справиться с задачами отправления властных полномочий на таком высоком уровне».

Что бы там ни говорили апологеты Аденауэра, какие бы доводы ни приводили в его защиту, вывод очевиден: председатель прусского Государственного совета был за то, чтобы в Пруссии было создано правительство, которым будут руководить нацисты (Аденауэр прекрасно понимал, что на меньшее, чем на пост министра-президента, они не пойдут и что этот пост займет не кто иной, как ближайший сподвижник Гитлера Герман Геринг); более того, он рассматривал это правительство как подготовительный этап к переходу власти в руки нацистов на уровне всего рейха с Гитлером в качестве канцлера. Даже наиболее расположенный к Аденауэру биограф пишет в этой связи, что тот допустил «огромную ошибку». Но почему? Любая ошибка требует объяснений. Самое мягкое — это его слепой антикоммунизм: все, что угодно, только не «большевистский» переворот. Но возможно и другое объяснение, которое не имеет никакого отношения к мотивам защиты гуманности и католических ценностей; речь шла о личном выживании, о том, как избежать банкротства, для этого надо было любой ценой сохранить пост бургомистра, и ради этого он был готов пойти на союз даже с самим дьяволом. Это была опасная игра, но Аденауэр действительно был но натуре своей игрок, и, как всякий игрок, он думал, что выигрыш будет на его стороне.

Игра не получилась. Дело было не в том, что дьявол, то есть Гитлер, как-то особенно плохо относился к нашему герою и отметал всякую возможность сотрудничества с ним. Напротив, есть свидетельства, что фюрер отзывался об Аденауэре как о «человеке способном», хвалил его за «упорство», чуть ли не восхищался его градостроительными проектами и даже выражал сожаление, что «политическая некомпетентность» кёльнского бургомистра помешала развитию конструктивных отношений между ними. Правда, в данном случае речь идет об источнике не вполне надежном: эти высказывания Гитлера приводятся в мемуарах нацистского преступника Алберта Шиеера, написанных в период, когда он по приговору Нюрнбергского трибунала отбывал наказание в тюрьме Шпандау. С другой стороны, какой резон был Шиееру выдумывать?