этих ребят наверняка есть ещё штатные и внештатные сотрудники военной контрразведки, ну или работающие на гестапо осведомители.

Не…мне в диверсанты ну никак нельзя! Не те цели. Мне бы между струйками проскользнуть!

— Повтори фамилию, имя, имя отца по буквам, — писарь согнал с лица ухмылку и, макнув перо в чернильницу, придвинул к себе знакомый желтоватый бланк учётной карточки.

— Теличко Пётр Михайлович.

— Год рождения?

— 1906-й.

— Национальность?

— Украинец, — дед в своё время ответил «русский», но мне надо подправлять репутацию. К представителям национальностей СССР у немцев особое отношение. В 41- м, на первых порах, попавших в плен прибалтов, украинцев и белорусов даже отпускали домой на оккупированных территориях. Потом, правда, всё это быстренько прекратили. Но факт остаётся фактом. Именно сейчас вермахт и СС закладывают основу формирования национальных подразделений из народов Европы и СССР. А значит, пункт о национальности — один из важнейших для формирования имиджа.

— Место проживания?

— Орджоникидзевский край, Зеленчукский район, село Маруха…

— Состав семьи, — писарь заполнял бланк привычно быстро, почти не делая остановок. Шлёпнул пару печатей. Затем взял ещё один бланк поменьше, но уже зеленоватого цвета. Тут он повернулся к сидящему рядом унтеру и что-то ему негромко сказал. Унтер поднялся с места и ушёл в сторону соседних столов.

— Звание, должность.

— Красноармеец, стрелок.

— На фронт ушёл добровольцем?

— По призыву через районный военкомат, — а вот сейчас вопросы пошли уже конкретные.

— Ранения, контузии? — в разговор вдруг вмешался подошедший офицер в чине обер-лейтенанта. Вопрос был задан по-немецки. Говорил офицер отрывисто, съедая окончания слов. Хорошо подогнанный мундир, туго затянутая портупея, большая и явно тяжёлая кобура почему-то не на левом, а на правом боку, кожаные перчатки и надраенные до блеска сапоги. И… совершенно непримечательная внешность. Такое лицо увидишь, отвернёшься и забудешь через минуту. Гладко выбрит, взгляд тёмных глаз словно расфокусирован, будто собеседник и не с тобой разговаривает, а отстранённо размышляет о сущности бытия. Непривычных к подобному, наверное, должно выбивать из колеи.

— Осколочное ранение левой голени пять месяцев назад. Полностью реабилитирован, — я постарался вытянуться перед офицером, зафиксировав свой взгляд на кокарде его фуражки. Отвечал по-немецки, чётко проговаривая слова.

— Какую гражданскую специальность имеете, образование? — обер-лейтенант не делал пауз, словно не выслушивал мои ответы. Всем видом давал понять, что его интерес скорее праздный.

— Работал зоотехником, учётчиком в заготконторе, грузчиком, помощником фельдшера, вожу грузовой автомобиль, мотоцикл. Образование десять классов.

— Откуда знаешь немецкий? — на этот раз взгляд обер-лейтенанта сфокусировался у меня на переносице.

— Учил в школе шесть лет и посещал внеклассные занятия с учителем немецкого.

— Учитель — немец? — едва заметный огонёк интереса проскочил в голосе офицера.

— Не совсем, господин обер-лейтенант! Он австриец, бывший барон. Был арестован НКВД перед войной и выслан в Казахскую ССР, — да простит мне Ольга Вревская эту вольность. Перекрестил её в мужика, да ещё и во врага народа. Но ложь должна быть максимально близка правде. Иначе такой зубр, как обер-лейтенант, заподозрит фальшь. Он и так её заподозрит. По определению своей службы. Но, по крайней мере, это будет объяснимая ложь.

— Хм, тогда понятен венский акцент. Неплохой немецкий… — и почти без перехода рявкнул: «Ты желаешь служить великой Германии!?»

— Так точно, господин обер-лейтенант!

— Ты, наверное, желаешь служить в полиции? Много твоих земляков доблестно проявили себя в борьбе с большевизмом и верно служат, обеспечивая порядок в военных лагерях, — а вот теперь осторожнее, Гавр! Чего-то слишком зазывно запел этот фриц. Ух, держите меня семеро!

— Господин, обер-лейтенант, я буду верно и ревностно служить великой Германии везде, куда направит меня командование и фюрер! Но я не льщу себя надеждой на слишком поспешное доверие. Я солдат. Я убивал немцев на фронте. Я исполнял приказы. Мне нужно заслужить доверие Германии и фюрера, а не получать его даром. Я приму любой ваше решение!

Я намеренно заменил слово «приказ» на «решение». С этого хлыща станется: заставит сейчас же на месте кого-нибудь расстрелять или замучить. Хотя вряд ли, это больше в духе СС…

Вот теперь интерес на лице офицера проявился уже не наигранный. Неужели мне удалось его хоть немного просчитать? Или на моё согласие идти в полицию мне бы устроили испытание, которого я не то, чтобы боюсь, но опасаюсь? Сунут в руки карабин и заставят стрелять в затылок кому-нибудь из пленных. Что бы поглядеть, что буду делать. А я, честно говоря, не знаю…

Не стоит исключать, что так и поступят. Я прямо взглянул в лицо обер-лейтенанта. Пауза несколько затянулась.

— Что ж, очень достойный ответ, солдат Теличко. Сейчас великой Германии и вермахту как никогда нужна поддержка на фронте и в тылу. А рабочих рук не хватает. Ты, несмотря на довольно небольшой рост, выглядишь вполне здоровым и выносливым. Твои руки нужны великой Германии, Петер! — офицер повернулся к писарю, — гефрайтер, определите Теличко в арбайткоманду в Зеештадт Крафтверк. Пусть доблестным трудом докажет преданность делу фюрера, — и уже небрежно кивнув мне, — успехов в Рейхе, солдат!

Бля…вот это я довыёживался. Даже писарь заржал конём.

— Что, зоотехник, потаскаешь уголёк для фюрера, — его издевательски-глумливая гримаса чуть не вывела меня из себя. Гефрайтер и не догадывался, что находится в нескольких секундах от своей смерти. Но тут я наткнулся на его трезвый и спокойный взгляд. А ведь этот мудак меня провоцирует! Да это же ещё одна проверочка. Ещё бы они разбрасывались кадрами со знанием немецкого! Что ж, я и в эту игру готов поиграть.

— Так точно, господин гефрайтер! Я буду рад быть полезным для Рейха. Хайль, Геринг!

— Распишись вот здесь и здесь. Обмакни подушечку большого пальца правой руки и отпечатай вот в этом квадрате. Держи! Этот жетон, повесь на шею и не снимай. Арбайткоманды строятся у второго барака. Там же и обед. Всё. Свободен! Следующий!

Я вернулся в шеренгу, держа в руках опознавательный жетон тёмного металла с выгравированным номером и выдавленной поперечной полосой, делящем его на две части. Надпись на жетоне гласила:

№ 183172 Stalag304 (IV Х) Zeithain.

Натянув просохшую гимнастёрку и надев пилотку, я потянулся вместе с остальными прошедшими санобработку, регистрацию и медосмотр к видневшимся невдалеке крышам деревянных бараков. Рядом со вторым по счёту от колючей изгороди были установлены три полевые кухни, дымившие трубами, и грубо сколоченные из горбыля столы, на которых стопками были сложены какие-то кургузые сероватые кирпичи. Рядом паслись вездесущие полицаи, покрикивая на образующиеся из пленных длиннющие очереди.

— Не заваливай! Охолони! — неожиданно знакомый голос заставил всмотреться в стоявшего слева полицая в фуражке с красным околышем. Так совпало, что он тоже