Сорок две! Смотрите же, вот она!

Наконец один из охранников поворачивает голову. Все, нашли. Собираются вокруг. Они растеряны, ведь на ней обычная одежда, и тело выглядит так, будто его выкопали из могилы.

– Кто это? – спрашивает охранник.

Другой называет по очереди имена из списка. Ни одно не подходит.

Они не заметили странно вывернутую сломанную ногу, не перевернули тело и не нашли рану на голове.

Но мы все знали – теперь она одна из нас. Мы потеряли сорок вторую, однако быстро восполнили потерю, так что никто ничего не заподозрил. Кажется, нас всегда было именно сорок две – столько вмещает эта тюрьма.

Тела укладывают в черные мешки. Издалека нам не видно, где чье; мы гадаем по выпавшей руке, по цвету волос. Мешки укладывают в синий автобус. Ему приходится сделать три ходки. Мы наблюдаем из окна, совсем как в те дни, когда к нам привозили новеньких.

Мы так тихи, так послушны. Нам больше не нужны наручники. Дверцу захлопывают, и автобус выезжает за ворота в последний раз.

Вайолет Дюмон (убийца двоих пятнадцатилетних девочек, лгунья и предательница, которая избежала суда и следствия, – мы сами осудили ее и приговорили) еще не знает всех наших правил. Она отказалась смотреть в окно.

Ей тяжело, как и многим из нас в первый день. Мы гадаем, сломается ли она ночью, спорим, делаем ставки. Я молчу. Нам с ней спать в одной камере. Не хочу, чтобы мне во сне выдавили глаза.

Наверное, в первую ночь после того как закроются замки, она будет кричать, бесноваться, затем привыкнет. Придется привыкнуть, ведь она наконец понесла наказание за то, что совершила.

А мы расскажем ей о вечности, которая нам уготована.

Если бы мы только знали, возможно, не злились бы так, не кипели от ярости.

Снова сгустилась тьма, и мы наконец обнаружили ту, которую называли Ори.

Мы наблюдаем, как она бежит вниз по холму августовской душной ночью, как опускается на колени, чтобы пролезть через дыру в заборе.

Если бы она взглянула в зеркало – нормальное зеркало, а не такое, какие висели у нас в камерах, – ее поразило бы, как она изменилась. Когда ей вынесли приговор и отправили в тюрьму, у нее были круглые щеки, смуглая кожа и темные длинные волосы. Здесь волосы ей остригли, а ямочки на щеках пропали – от ужаса, что ее осудили за преступление, которого она не совершала. Померк и блеск в глазах. Ори не видела, что, выбравшись из этих стен, она снова превратилась в себя прежнюю, только на три года старше.

Прошло три года. Там, во внешнем мире, ей исполнилось восемнадцать.

Мы смотрели на нее во все глаза. Она лезет через дыру в заборе.

Парень протягивает ей руку. Звуки ночи сливаются с ее дыханием – стрекот сверчков, шорох листвы, уханье филина. Если поднимет глаза – увидит звезды. Подними глаза, безмолвно просим мы. Подними глаза. За всех нас.

– Эй, – спрашивает парень. – Что с тобой?

Майлз почти не изменился, именно таким она его и помнила. Только глаза, может, стали чуть темнее. Но она убедится, что это точно он, как только дотронется до его ладони – теплой, сухой, уверенной. Такой, как она помнит. Ей знакома там каждая линия. Она может пробежать пальцами по его лицу, подобраться к ушам – пусть он всегда терпеть не мог, когда она лезла ему в уши, отмахивался. Она может склониться к его шее и вдохнуть родной запах – он так и пользуется тем же самым мылом. Она может приблизиться, будто хочет поцеловать, и прихватить зубами нижнюю губу – совсем как раньше. Они так долго не виделись.

Однако мы отпустили ее не ради парня. Ори об этом знает. У нее впереди целая жизнь, которую надо прожить за нас.

Майлз пытается помочь ей подняться, но на Ори слишком много всего навалилось. У нее перехватывает дыхание, подкашиваются ноги. Она опускается на мокрую траву возле забора. Рядом разбросаны полуистлевшие плюшевые медведи, куклы с оторванными головами, огарки свечей, обрывки цветной бумаги с пожеланиями вечной жизни на небесах (или в аду). Впрочем, то, что за этими воротами, не имеет отношения ни к раю, ни к аду.

Майлз присаживается на корточки.

– Пойдем, ребята заждались.

Он кивает на зеленую спортивную машину, которую Ори видит впервые в жизни.

Он снова тянет ее вверх, пытается поднять.

– Ты попрощалась. Теперь пойдем, пора ехать. Тебя ждет Джульярд. Ты же говорила, что еще вещи складывать.

Помнишь? Ну, вспоминай же, шепчем мы.

И память потихоньку к ней возвращается. Она встает – и замечает что-то блестящее в траве. Золотая искра в темном сердце ночи. Браслет Вайолет, выброшенный Полли. Ори поднимает его, рассматривает крошечные фигурки балерин – какие хрупкие у них ножки, какие маленькие ручки, на них даже пальцев нет, до того они миниатюрные. А на цепочке засохшее пятно, словно грязь. Она не поймет, что это. Но мы знаем: это кровь.

Браслет обхватывает запястье, будто сделан на заказ. Вайолет никогда не давала его примерить, говорила, что слишком дорогой и что подвески ей дарит папа.

– Идем, – зовет Майлз.

Из окна машины выглядывает девичья головка. Ори смутно знакомо ее лицо. Вайолет недолюбливала эту девушку, звала Малиновкой.

– Мы так волновались! – кричит из машины девушка. – Уже в полицию звонить хотели.

Парень на водительском сиденье нетерпеливо машет рукой, говорит, что голоден, что надо остановиться по дороге и где-нибудь перекусить.

И снова Майлз.

– Все позади, – шепчет он ей на ухо и тянет ее за руку.

Ори опирается на него, затем вдруг понимает, что ей не нужна помощь, она хочет идти сама, на своих ногах.

Она легче, чем воздух. Она летит к машине. Разве они не знают, где ей пришлось побывать? И сколько времени там провести?

Ори невдомек, что мы до сих пор смотрим. Она откололась от нас и больше не чувствует наших взглядов. Не чувствует, что мы наблюдаем, как она бежит назад к ограде, поднимает и усаживает плюшевых медведей, подбирает листок бумаги, на котором перечислены наши имена, ищет там свое.

Она не найдет его, потому что, когда она вышла из ворот, ее имя исчезло из списка. Теперь там значится другое.

Нас навсегда останется сорок две.

Ори садится в машину, пристегивается и только теперь понимает, что в безопасности. Томми заводит мотор, Сарабет обнимает ее. Майлз крепко держит ее за руку. Сев в машину, она больше не оглядывается.

Мы восстановили справедливость. Теперь нам вечно смотреть на дорогу – вдруг кто-то бредет вверх по холму? Кто-то, кто хочет поменяться местами с одной из нас. Кто-то, кто возьмет на себя нашу вину и отпустит нас.

Здесь стоит вечный август. Мы просыпаемся в поту. На нас зеленые пижамы, комбинезоны висят рядом. За стенами тюрьмы шумит дождь, завывает ветер. Мы не слышим, как открываются замки, – не знаем, почему, но слышим крик Лолы. Следом за ним глухой стук – это Джоди, разбежавшись, бьется головой о дверь и во все горло оглашает радостную весть.