горизонте возникнуть женской юбке. Мы были о вас лучшего мнения, Мирт. Мы давали вам возможность выбора! Мы вас предупреждали! Вы все-таки член лучшего научного клуба Лунденбурха, с нашим мнением считаются все научные журналы! Вы можете прикрываться даже Парламентом, Мирт, но без поддержки научного сообщества вы – ничто, вы пыль под ногами. Мы заявляем: сегодня эта паровая машина не поедет! Или она проедет через наши тела!

Мистер Мирт подошел к лорду Дарроу, глядя на него сверху вниз. Затем обвел взглядом собравшихся – зная, что его прямой решительный взгляд, в котором не осталось ни капли растерянности, попадет во все парообъективы. Притихшая публика следила за ним в ожидании – что он сделает после такой отповеди? Лорд Дарроу выдвинул серьезный ультиматум – или мистер Мирт прямо здесь снимает девицу Эконит и хоть сам садится за рычаг, хоть механика своего сажает, лишь бы мужчиной был, либо… Сможет ли он настоять на своем? Казалось, даже дыхание исчезло из павильона – так стало тихо. Взгляд мистера Мирта остановился на настенных часах на противоположной стене павильона.

– Опаздываем на целую минуту, – с досадой пробормотал он себе под нос, а затем обратился к лежащим на рельсах протестантам: – Лорд Дарроу! Господа! Было приятно быть в одном обществе с вами раньше, но сейчас наши пути расходятся. В эту самую минуту.

С этими словами мистер Мирт отстегнул от лацкана значок члена «Клуба изобретателей имени П. Графа» и швырнул его лорду Дарроу в лицо.

Толпа слаженно ахнула.

Для джентльмена лишиться своего значка означало потерять членство в клубе, а значит, и свой престиж…

Но мистер Мирт жестко проговорил:

– Если быть слепым женоненавистником, не видящим дальше своего носа, означает быть лицом прогресса – что ж, избавьте меня от этого. Пусть для меня закроются двери во все научные сообщества, но я создаю свои изобретения не для регалий или наград. Я создаю их для людей. И паровая машина – мой подарок простым людям, обычным жителям, а не вам. Убирайтесь, лорд Дарроу, из моего павильона, от моей паровой машины. Нам с вами больше не по пути. Господа! В путь!

Мистер Черч за это время успел вызвать дополнительную охрану, и общими усилиями лорда Эдварда Дарроу вместе с другими джентльменами подняли с рельсов и со всем уважением препроводили к выходу.

Никто на них не смотрел – все внимание публики поглотила паровая машина. Ведь из трубы вырвалось первое облако пара, колеса прокрутились один раз, другой, и вот все быстрее и быстрее машина набирала обороты, широкая металлическая решетка резала воздух перед собой. Ортанс бодро просигналил в гудок, мистер Мирт запрыгнул на подножку и помахал рукой зрителям.

– В добрый путь! – прокричала мисс Амелия, и паровоз прибавил ходу.

Еще несколько оборотов – и павильон остался позади, а паровая машина неслась по вересковым полям прямо во дворец Цикламенов с допустимым опозданием в три минуты, под восхищенные выкрики толпы.

Из дневника Джеймса Блюбелла

Лунденбурх, Декабрь, 18** год

Признаться, в этом году Выставка превзошла все ожидания – а все благодаря Мирту…

Не думал, что эта его паровая машина произведет на меня такой эффект. И все-таки я поражен. Когда двигатель запустился и первые обороты колес сдвинули хромированную громадину с места, и она с шумом двинулась по дуге, я замер от восхищения. Мне сразу вспомнилось, как в детстве отец отвез нас с Андерсом и Габриэлем на ферму в Эденесбурхе, где вместе с конями для прогулок разводили и рабочих лошадей – шайр. Я стоял как громом пораженный. Никогда прежде мне не доводилось видеть такого величия, как у этих созданий. Они были огромны! Самый старший из них, белый в яблоках с густой черной шерстью на ногах и спускающейся до земли гривой, здоровяк по кличке Таран, был в холке высотой с моего отца. А отец – шесть футов ростом, в семье Блюбеллов всегда были высокие мужчины. Не удивлюсь, если Габриэль вдохновлялся шайр, когда создавал своего железного монстра.

Я хорошо знал Габриэля раньше и почему-то уверен, что сейчас он ничуть не изменился. Я могу только предположить, куда заведут его смелые изыскания дальше. Воображение рисует мне паровые корабли и летающие в небе лодки, и раз это пришло в голову мне, наверняка уже воплощено в его заметках и чертежах. А может быть, он закончит в бедламе, как бедный Эконит.

Хотя нет, если Мирт окажется в бедламе, придется вытащить его оттуда. Второго такого оскорбления фаэ молча не снесут.

Однако пока его, кажется, ни от кого спасать не надо.

Шоу, устроенное кучкой зажравшихся снобов, называющих себя людьми науки, вышло весьма впечатляющим. В прошлом лорд Дарроу казался мне более здравомыслящим человеком. Возможно, дело в том, что в юные годы сильнее веришь в людей.

Между тем от идеи привлечь на свою сторону мисс Эконит придется отказаться – я провел с ней замечательное время и с удовольствием встречусь еще раз, но ее сердце занято. То, с каким лицом она произносит имя Габриэля Мирта, говорит само за себя. Что ж… Я могу ее понять.

В Габриэля сложно не влюбиться.

Вот увидеть рядом с ним Цзияня стало… неприятной неожиданностью. Отчасти от того, что он осведомлен о моих планах. Что мной двигало? Может быть, я и правда безумец? Только безумцы рассказывают о таких вещах направо и налево из-за приступа нелепой сентиментальности. Что их связывает с Миртом, не имею понятия. но решил не показываться ему на глаза.

Сегодня мне было достаточно роли стороннего наблюдателя.

Я увидел все, что хотел. И вдохновлен этим.

Что бы ни случилось после того, как я свершу свою месть, что бы ни стало со мной – у Британии останется Габриэль Мирт.

Если уцелеет…

Глава 16

Фейерверки для Ронни

Появление на Выставке Джеймса Блюбелла не стало неожиданностью для Юй Цзияня. Скорее он встревожился бы, если бы Джеймс решил пропустить историческое событие. Однако его роскошный сюртук и низко надвинутый цилиндр бросились в глаза, едва зал стал наполняться людьми.

Поразительно, но никто не просто не узнал его – даже не пытался заглянуть ему в лицо. Когда люди успели стать такими слепыми? Занятые только собой, не замечают ничего, что творится перед самым их носом.

И вроде бы Джеймс идет на риск, появляясь в столь публичном месте, но в то же время никто не