Пришлось Мораву самому заняться уборкой драккара. А уж то, что он переселился на корабль и стал рулевым – иначе никак нельзя было, волна могла перевернуть драккар, – и вовсе принесло большое облегчение команде лодьи и купцу Чуриле. У всех не выходил из головы его облик, когда он поднялся на борт судна после боя: весь залитый кровью, лицо в разверстой пасти волка страшное, дикое, глаза горят адским пламенем, а сам он показался просто великаном, хотя до этого никто не замечал, что пассажир рослый малый.

Неожиданно Морав-Хорт, за душой которого не было даже ломаной куны[74], стал богатым человеком, у которого были свой корабль и куча оружия, и все это стоило немалых денег. Если скедия, в которой он ходил в поход вместе с «волчьей дружиной», принадлежала общине, то драккар был его личной собственностью. Как и оружие, а также ценности в мешке – серебряные гривны, арабские дирхемы[75], золотые украшения с драгоценными каменьями и дорогая посуда. Теперь он имел возможность набрать на драккар команду-скипрейд и стать стирэсманом.

Морав внимательным взглядом окинул стены родной тверди. Она была на удивление молчалива и, казалось, безлюдна. Даже стража нигде не показывалась, хотя он был уверен, что драккар, конечно же, заметили, как и лодью купца Чурилы. Для этого на специальной площадке, закрытой от непогоды тонкими камышовыми стенами и крышей, всегда находился воин с особо острым зрением. В его обязанности входило слежение за морем, чтобы не пропустить ни единого судна, даже купеческого, не говоря уже о кораблях морских разбойников, и вовремя оповестить военачальников.

Но и эта сторожевая халабуда не подавала признаков жизни. «Они что там, все вымерли?!» – подумал встревоженный Морав. Такие беды иногда приключались с отдаленными приморскими селениями, на которые время от времени нападал неизвестный, не поддающийся лечению мор, и все жители, за редким исключением, отправлялись к предкам. Даже Рогволд с его обширными познаниями великого целителя был бессилен помочь несчастным. Мало того, если они приходили просить о помощи, он наказывал не открывать им даже ворота. Волхвы говорили, что это наказание за грехи и что общение с грешниками могло навлечь на жителей тверди такую же беду.

Он поднялся по тропинке к воротам и постучал в них рукоятью меча.

– Эй, кто там! Отворите!

Наверху раздался шорох, затем тихий разговор, и, наконец, кто-то сказал грубым голосом:

– Иди отсель, пока цел! Иначе стрельну.

– Вы что же, своих не узнаете?

– Свои здеси, за стенами. Так что топай подобру-поздорову. Мы гостей не ждем.

– А чтоб вас!.. – разозлился юноша. – Протри глаза! Я Морав, приемный сын Рогволда.

– Морав?! – Кто-то ахнул, затем послышались слова охранительной молитвы, которые произносились через пень-колоду – невпопад.

Видимо, страж был напуган и перепутал грешное с праведным. Но почему?

– Вы что там, белены объелись?! – спросил Морав, весь во власти тревожного недоумения. – Али морок на вас напал?

– Изыди, уходи в свою Навь, не тревожь нас! – послышалось в ответ.

– Вот те раз… – растерялся Морав. – Почему я должен уходит в Навь? Мне туда еще рановато.

– Дак умер ты, сказывали… – вступил другой голос; похоже, второй страж был более рассудителен.

– Ты когда-нибудь видел разгуливающих по дорогам мертвецов?

– Не приходилось… Но всяко бывает.

– Значит, ворота не откроете?

– Не-а.

– Тогда позовите Яр-Тура. Или Рогволда. Пусть они вам, страхополохам, холку намнут. Живой я, живой, аспиды![76]

За этими словами Морава последовало долгое молчание. Похоже, защитники стен городища советовались, как им поступить. Наконец один из стражей не очень решительно сказал:

– А коли ты не мертвец, то сотвори-ка животворящую молитву Роду.

– Добро! Верую во Всевышнего Рода – единого бога нашего, источника всего сущего… – начал юноша. – Верую в триединство бытия Прави, Яви и Нави. Ведаю, что Правь с нами, а Нави мы не боимся, ибо Навь не имеет силы против нас…

Пока Морав читал молитву, стражи благоговейно помалкивали. А когда он закончил, то дружно, с облегчение выдохнули, и кто-то из них с удовлетворением молвил:

– Ну дак это другое дело… Надо же, такую напраслину возвели на живого человека. Входи, добрый молодец…

Ворота со скрипом отворились, и перед Моравом-Хортом встал дружинник, которого звали Твердоша. Более никчемного воина трудно было отыскать в дружине городища. Морав всегда думал, что имя Твердоше досталось случайно; бывает, что и боги ошибаются. Его назначили вечным стражем на стенах, и от этого он не очень страдал, скорее, наоборот – радовался. Твердоша был слабосильным и бесхарактерным. Единственное из воинского искусства, что у него хорошо получалось, так это метать стрелы. В этом деле ему мало находилось равных.

Морав привычно изобразил легкий поклон (хотя кланяться Твердоше – это все равно что огородному пугалу) и гордо прошествовал дальше, несмотря на попытку стража завести с ним разговор. Твердошу очень интересовал драккар, который приплясывал на легкой волне у причала. Свои трофеи – оружие и защитное снаряжение варягов – Морав оставил на борту корабля, а нес только сумку и тяжелый мешок с ценностями.

Конечно, молодому человеку, который долго отсутствовал в городище, очень хотелось узнать все самые свежие новости, и как можно скорее, но вести разговор с Твердошей он посчитал ниже своего достоинства. Это уже был не тот юнец, что покинул твердь больше трех лет назад (притом тайно, как выяснилось; а иначе с какой стати его посчитали умершим?); Морав стал настоящим Хортом, хотя, естественно, это имя никому знать не положено.

Прежде всего, он торопился пообщаться с Рогволдом. Волхв был очень стар и уже находился на пороге Нави, но юноша тешил себя надеждой, что его приемный отец благодаря омолаживающим настоям и травкам должен был дождаться своего ученика. Когда они расставались, Морав молил всех богов, чтобы Рогволд не покинул землю, не попрощавшись с ним. Приближаясь к родным краям, он применил мыслевидение, но Рогволда в тверди не нашел, узрел только его жилище, представшее перед ним во всех подробностях.