— А куда мне теперь? — заканючил парень.

— А очень просто, куда. Проспишься, будешь судомоем. Не оставлять же тебя волкам этим. А на бензин не косись. Тут нюх у нас, нюх… — Анфиса все решила. Судомой в бистро вправду нужен. Это еще в Дятькове решили, покуда Тимур уроки музыки брал. Так что ветром судьбы парня надуло, так сказать.

— Ты кто?

— Тюлька…

Тимур так и сел, вспомнив, чем отравился в Жиздре.

— Ну, «тюльпан» по фене, молодой, значит, без кликухи…

Вообще-то с трудом дознались, что бывшего детдомовца звали Денис, про себя ему рассказать было почти нечего. На имя он не откликался, отзывался только на «Тюльку», но от этого вздрагивал Тимур. Однако тут уж пришлось Волчеку смириться. Кликуху не закопаешь.

Долго меняли покрышки, в запасе только три и оказалось. Тюлька был допущен к доеданию лапши из котла, который обязан был потом сам же и мыть. Тимур пошел разучивать «Мост через реку Квай». Под самое утро двинулись. Анфиса накостыляла Тюльке за попытку добраться до бензина, ехал он с двумя фонарями на скулах. Был парень хиловатый, пожалуй, даже моложе, чем казался с виду, и старшая Анфиса взялась его опекать. Преподавать она любила один-единственный предмет — все тот же «Торговый словарь».

— Отвечай: что такое «кэ жэ и пэ»? — грозно вопрошала экономистка.

— Матерное что-то…

— Ты мне шутки не шути! Это «Книга Жалоб и Предложений»! Маша, — прерывала себя Анфиса, — а у нас она есть?

— Да откуда ж, Фиса…

Тут Тюльку оставили в покое: Анфиса хорошо знала, чем грозит путешествие без «кэ жэ и пэ». В каких-то Думиничах купили амбарную книгу и на обложке написали то самое, что требовала Анфиса. Там же из-под прилавка докупили муки, готовой лапши, покормили не очень сытый народ, выставили в ветровое стекло бумажку, что «кэ жэ и пэ» находится у водителя, ну, и поехали дальше. Все равно никто не понял, что за «кэ жэ и пэ». А если понял, то неправильно. Главное: хоть и с переплатой, но купили в Думиничах еще бидон молока. Мужики его чуть не сразу вылакали, а Фиса долго и занудно, по закону, нумеровала страницы «кэ жэ и пэ» химическим карандашом. Так, сказала она, полагается. Ну, ей видней, она баба с образованием.

Жиздра, даже Думиничи кое-какой навар дали… А вот близлежащая станция Зикеево — ни хрена: там одна железная дорога, а она кушать не просит. Стеша помолилась своим богам, затеяла плов. Анфиса скалькулировала — и назначила за порцию аж четыре с полтиной. На базаре в Сухиничах открыли торговлю. Народ как с цепи сорвался — будто год не жрамши. Маша на раздаче с ног сбилась. Тюлька язык вывесил, все мыл судки, мыл, мыл. Ну, ему за это, конечно, выдали порцию. Плов шел нарасхват.

К вечеру пришел к бистро зачуханный мужик, потоптался и сказал, что в уплату вместо денег может бистру предложить ружье для подводной охоты. Маша засомневалась, позвала Анфису. Та прикинула ружье на вес, пошевелила губами, приценилась, спросила: а гарпун трезубый где? Гость матернулся, вынул из торбы трезубцы, Анфиса насчитала пять. И велела Маше выдать две порции. Сошлись на трех. Третью гость съел с трудом, стал клянчить на выпивку, но ружье Тепа уже зарядил. Гость растворился в темноте и неизвестности. Полночи Антип с Тимофеем изучали ружье и припас к нему. Тимофею ружье нравилось, хотя где и под какой водой он из него стрелять собирался, да и в кого?

Калугу миновали стороной, а в Малоярославец решили заехать: Анфиса тут бывала, говорила, что если денег у народа нет, то можно овощей наменять. На главной площади города стоял неубранный Ильич и указывал. Тимур пригляделся на что ж он такое указывает, и, признаться, удивился. Ильич в полный рост указывал с пьедестала на другого Ильича, на бюст. Оригинальные, однако, Ильичи. Промеж двух таких торговлю открывать не рискнули, отъехали к почтамту, в сторону вокзала. Милиционеру, конечно, дали отпробовать. Но документы он все равно потребовал. Милиционер в старом, однако перекрашенном в ярко-синий цвет имперском мундире, вообще-то именовавшийся полицейским, собрал паспорта в стопку, стал изучать. Бабьи как будто одобрил, хотя Стешин сунул куда-то вниз. А вот над паспортами братьев Волковых охренел с первого же документа. Братья стояли плотной стенкой, впрочем, — тут не засвиристишь.

— Так билеты-то… Волчьи билеты у вас!

— Ага, волчьи, — согласился Тимур, — а плова еще хочешь? Лапши?

— Ты мне лапшу-то… Не очень ты мне лапшу-то!.. — попробовал вякнуть милиционер, но почуял, что дело нехорошо: вокруг стояли на задних ногах настоящие волки. Страж закона мотнул головой, наваждение исчезло. Тимур положил на паспорта маленький столбик империалов. — А волчьи нынче не годятся? Может, лучше еще лапши покушал бы? — У Тимура из-под мышки прямо в морду полицейскому смотрел трезубый гарпун, вправленный в ружье для подводной охоты. — Так лапшу будешь кушать? А?

Полицейский сунул пачку паспортов Тимуру, империалы к себе в карман, больше его никто не видел. А к Маше уже стояла очередь. Тюлька был опять на посуде. Тимофей зашел за фургон и аккуратно разрядил ружье. Анфиса с тоской вписала в графу расходов стоимость того, что взяточник съел, и пропавшие империалы тоже. Но ружье, получается, себя уже оправдало.

Вечером решили сниматься и двигаться в Московскую область. Антон упер где-то мешок моркови, Антип — пять вязок луку. Можно бы в Малоярославце и еще поторговать, да и спереть еще что-нибудь, но как-то опасно тут, да и нет большой нужды, империалов покуда предостаточно, с Анфисой, похоже, не проторгуешься. Братья очень хотели рыбки, но не самим же ее ловить, а купить пока не удавалось. С Божьей помощью как-то перевалили через границу Московской области. Даже сами не заметили где: Маша с Глафирой тесто месили, Тимур в кабине разучивал «Чардаш», Тюлька с устатку спал под лавкой, Антип за рулем сидел, а чем занимались бабы с мужиками в прицепах — их дело. Жизнь русской артели на колесах шла своим чередом, во всей бы России такой порядок бы!..

Слава про передвижное бистро кое-какая шла, но братья цену не заламывали, так что охотников на них поохотиться не имелось. К тому же вооружены они были не слабо: базука, ружье для подводной охоты, «толстопятовы» и прочее. Но земля слухом полнится, с воздуха их все-таки сфотографировали. И со спутника тоже. Однажды в смурное февральское утро все эти снимки легли на стол важного человека, статского советника Дмитрия Владимировича Сухоплещенко. Лицо бабы, стоящей на раздаче лапши, показалось ему очень знакомым.

Память у Дмитрия Владимировича была неплохая, а тут и вспоминать-то нужно было события недавние, тому что-то около трех месяцев. В такую историю, как тогда, попадал статский советник, тогда еще бригадир, нечасто; точней, попал он тогда не в историю, а в деревенскую баню, да еще к старым девам-поповнам, отменным специалисткам в пивоварении, под коих собирался он весной в Нижнеблагодатском-старом, возле Верблюд-горы, завод строить. Машу, которая ему тогда в бане помогла, он хорошо запомнил именно потому, что омовением морды между ними все и кончилось; случайных романов статский советник не крутил и не любил тех, которые их крутят: заводи романов сколько хочешь, но уж все надолго, напрочно, как «Война и мир». Вот Сухоплещенко Машу Мохначеву и запомнил. Навел возможные справки, узнал, что она теперь совершенно законная, со штампом в паспорте, Маша Волчек.