— Чудны дела твои, Господи. Люди с таежных лесоповалов всеми правдами-неправдами ломятся на легкие работы, или вовсе на волю бегут — а Ванька сам вольнонаемным в эту пахоту пошел. Он часом, головой не того?

Закончившая обводить тонким мелком контуры лекал, блондиночка подхватила бритвенно-острый резачок и рассеянно подтвердила:

— Не того, Ефим Акимович, не того. Ты просто не представляешь, сколько нового жилья вдоль всего Транссиба уже построено, и сколько все еще строится: брат твой крупноблочные дома-«кировки» помогает собирать, и хорошие деньги на том зарабатывает. Ему ведь не только свою семью надо содержать, но и сестры двоюродной.

Потемнев лицом, мастер-обувщик пару раз сжал-разжал кулаки и о чем-то задумался.

— Дело твое, конечно: но если опять попадешься, то родичей уже не увидишь.

Не сразу соотнеся сказанные нежным девичьим голоском слова со своими мыслями, «медвежатник» сначала уставился на волховку непонимающим взглядом, который затем постепенно изменился на подозрительный и даже возмущенный.

— Не читаю я мыслей: у тебя на лице все было написано. Очень крупными буквами.

— Прям написано!

Сложив второй «доку́мент» и определив обе наркоматовские справки во внутренний карман безрукавки-душегрейки, мужчина задумчиво уперся взглядом в пальцы на правой руке. Коротковатые и толстоватые для вора его профессии, покрытые короткой щетинкой волос, но главное — с едва заметно темнеющими сквозь кожу контурами набитых когда-то блатных «перстней». Бледные-бледные, словно выцветшие на ярком солнце. Как, впрочем, и другие наколки на предплечьях и торсе. Еще месяца два, и даже самый тщательный осмотр не найдет на его теле «особых примет», свидетельствующих о славном криминальном прошлом…

— Я тогда, в тридцать четвертом, просто доверился гнилому человеку. Если бы не он, по сию пору не знал бы вкуса тюремной баланды!

Маленький резачок ловко гулял по телячьей коже, раз за разом отделяя от целого куска заготовки на пять комплектов будущих перчаток. Женских, конечно.

— К слову: тебя уже два раза проверяли в паспортном отделе — и оба раза из Сибири приходили архивные выписки о твоей работе на тамошних золотых приисках. И ревматизм твой, оказывается, честно заработан в холодной воде и зимних бараках — а не на стылых ветрах Воркуты. Как ты это устроил?

Звучно хмыкнув, Ефим чуток поразмыслил, да и достал из-под стола едва початую бутылку водки. Налил себе треть стакана, потом плеснул во второй, накрыв его кусочком черного хлеба: подхватил посудину, опрокинул в рот…

— Это все наставник мой, Чепик, царствие ему небесное. Он по молодости с несколькими марвихерами[5]дела крутил — даже вместе по заграницам гастролировали, и всегда по липовым паспортам. А свою настоящую книжку он наособицу хранил, и мне завещал то же. Я в начале тридцатых на паровозе много катался, довелось в Минусинске сойтись с одним учетчиком на Витимских приисках — ну и сдал ему в аренду свой доку́мент. Кто уж там под моей фамилией с промывочным лотком по ручьям шарился, мне неведомо, но биографию мне сделал хорошую: со всех сторон трудовой человек! Н-да.

Подумав, специалист по вскрытию сейфов налил себе еще «Особой» и медленно выцедил, занюхав тонким ломтиком хлеба.

— А ты разве сама не могла это узнать?

Размечая на отрезе ткани перчаточный подклад, юная мастерица согласилась:

— Могла. Но в ноосфере… Гм. Представь себе гигантскую библиотеку знаний, в которой все «книги» перемешаны и расставлены по полкам без какой-либо системы. И сначала надо найти-отсеять из множества похожих знаний именно то, что тебе нужно; затем правильно «прочитать» — причем все эти действия требуют немалых усилий и спокойной обстановки. Ну и наконец, надо еще верно истолковать-понять то, что ты смог узнать таким образом.

— Надо же, как у вас всё сложно… Да, напрямки спросить куда быстрей и проще.

Покосившись на бутылку, Ефим прислушался к себе, и убрал ее обратно в стол.

— Значит, советуешь мне к прежним делам не возвращаться?

— А ты разве хочешь?

Хмыкнув, мужчина поскреб щетину на подбородке, ловя ускользающую мысль. И ведь поймал!

— Не хочу, но сама же сказала про Глашу… И что там насчет — не увижу больше никого?

Убрав все перчаточные лекала обратно на полочку, Александра подхватила большие ножницы по коже и примерилась ими к ткани:

— В мае тридцать восьмого года на закрытом совещании СНК СССР было принято несколько постановлений. После чего НКВД начал готовить новые лагеря на Дальнем Востоке, в Воркуте и Казахстане к приему дополнительного контингента. В этом году вся подготовка была завершена, после чего последовал Указ от четвертого августа, об усилении ответственности за уголовные преступления. Теперь все «воры законные», грабители, убийцы-рецидивисты и вообще осужденные по тяжелым статьям будут направляться только в эти лагеря особого назначения для трудового перевоспитания — то есть для тяжелых работ по валке леса, угледобычи, земляных работ… Обратно никто из них уже не выйдет, разве что перековавшиеся ударники коммунистического труда: для них предусмотрено свободное проживание в спецпоселениях на Камчатке и Сахалине.

— А если блатной «цвет» и «полуцвет» не захочет махать кайлом?

— Ну уж миллион патронов Родина для них найдет — тем более что конвойные войска уже второй год набирают из монголов и калмыков. Этим проще раз выстрелить и забыть, чем кого-то уговаривать поработать.

Медленно и осторожно орудуя монструозными ножницами, белокурая ученица продолжила знакомить «медвежатника» с новыми веяниями в госполитике СССР.

— На основании постановлений все того же закрытого совещания СНК, осужденных по бытовым преступлениям и тех «литерных»[6], кто сможет уговорить приехать свои семьи — будут переводить на бесконвойное проживание в специальных поселениях, на условиях полного самообеспечения. Если по-простому, то будут заселять «бытовиками» Сибирь и Дальний Восток. На освобождающиеся места в лагерных бараках начнут забирать закоренелых рецидивистов с воли, ориентируясь на имеющиеся у милиции дела оперативного учета.

— Хорошо взялись. Мне рассказывали, в тридцать шестом и тридцать седьмом с десяток лагерей вообще расстреляли полным составом.

— Тогда просто освобождали место для осужденных в ежовских «чистках» Пока был мир, блатных терпели, и даже использовали, чтобы давить на «политических».

Собрав все вырезки и заготовки, Саша разложила их на «своей» полочке, смахнула в мусорное ведро обрезки, и пошла мыть руки.

— Уголовники ничего не производят, вред от них перевешивает любую возможную пользу: и даже в лагерях и тюрьмах надо кормить, одевать, охранять, лечить. Дело идет к большой и тяжелой войне с Германией, и тратить необходимые для победы ресурсы на обеспечение почти миллиона профессиональных паразитов…

Ефим Акимович внимательно слушал —