– За время службы в полицейском департаменте я встречал людей с покалеченной психикой. С ними когда-то случалась беда, они проходили лечение, а потом каким-то непостижимым образом сами становились преступниками. Или оказывали содействие преступникам.

– Что вы хотите сказать, комиссар? Что я как-то связана с убийцей? – На последнем слове мой голос прозвучал визгливо.

– Я этого не утверждаю, но… Согласитесь, мадемуазель Идо, ваше… сотрудничество с главным подозреваемым наводит на определенные мысли.

– Бредовые мысли, комиссар! Я никак не связана с убийцей! Это возмутительное предположение! И мсье Дюваля я убийцей не считаю! Он не настолько глуп, чтобы так подставляться. Вы знаете, что статья была заказной. Из этого любой, даже не самый дальновидный человек вполне обоснованно может сделать вывод: мсье Дюваля подставляют. Направленно и умело.

– И с чем же связаны эти нападки на вашего знакомого? – спросил Гобер, но я уже видела по его лицу, что в эту сторону он тоже уже смотрел.

– Все крутится вокруг патента…

Комиссар медленно кивнул, и я не стала продолжать. К чему бессмысленно сотрясать воздух?

Защищать Армана оказалось чем-то настолько само собой разумеющимся, что я даже не заметила, как в груди разгорелся праведный огонь негодования. Я говорила искренне и твердо, как не смогла наедине с Дювалем. Почему же тогда казавшиеся мне правильными сомнения сейчас выглядели глупо? Абсурдные предположения комиссара, вероятно, должны были вывести меня на эмоции, поскольку он внимательно наблюдал за моей реакцией. Однако весь этот бред помог мне собраться и взять себя в руки. Почему-то именно в эту минуту я окончательно осознала, что верю в невиновность Армана.

– Вы хотите еще что-то мне сказать? – Я решительно поднялась, давая понять, что не желаю продолжать этот разговор.

– Я лишь хотел, чтобы вы помогли мне разобраться, – пояснил комиссар, прищуривая свои пробирающие до костей карие глаза.

– Все, что я могу вам сказать: я понятия не имею, что происходит! Я не знаю, почему эти убийства вращаются вокруг меня. Я никак не связана с убийцей. Разбираться во всем этом – ваша работа. Вот и разбирайтесь.

Гобер нахмурился, снова повисла тишина, но на меня она уже не давила.

– Я могу идти?

– Пока да, – ответил комиссар, вставая на ноги. – Но будьте уверены, рано или поздно я доберусь до ответов.

– Бог в помощь! – ответила я и вышла из кабинета.

Вышла из полицейского участка сама не своя. Глупо было предполагать, что Гобер не докопается, но его предположение, что я каким-то образом связана с убийством, не укладывалось в голове. Взяла такси и отправилась в еще одно любимое место в Париже, в парк Бют-Шомон. Место прекрасное, но бывала я там редко в силу вечной занятости. Сейчас я не хотела оказаться в звенящей и давящей на голову тишине, поэтому парк показался мне идеальным местом, чтобы затеряться в толпе, разглядывая людей и размышляя о том, какими проблемами озабочены они.

Огромная площадь в двадцать пять гектаров, многие километры дорожек, зелень и множество посетителей. Вот что мне сейчас было нужно. Расплатившись с таксистом, вышла в летний день с тяжелым сердцем. Полуденное солнце здорово припекало, стало даже жарко. Я медленно осмотрелась и вошла в парк.

Посещая ранее какие-либо примечательные места, особенно в первые полгода моей жизни в столице, я непременно узнавала о нем все, что могла. Сейчас, гуляя по дорожкам, прокручивала в голове историю создания парка, чтобы отвлечься и оказаться вдали от мрака собственной жизни.

Историю Бют-Шомон нельзя было назвать веселой, но это прекрасный пример того, как из чего-то ужасного можно сотворить нечто поистине чудесное. Хмыкнула невесело появившейся мысли. Интересно, а из моей ужасной истории, могло бы получиться что-то хорошее? Сейчас и думать об этом было смешно, но любая проблема со временем теряет свою остроту, ее шероховатые стенки размываются, боль и страх притупляются. Конечно, след всегда остается, в виде опыта, болезненных воспоминаний или даже фобий. Как в моем случае. Нападение, которое я пережила в юности, принесло боль многим людям. Не только мне, но и семье. Я зажмурилась, невольно вспоминая то отчаяние, с которым шагнула на подоконник, как остервенело открывала окно и как мама молила меня одуматься.

«Прости меня, мамочка», – мысленно обратилась я к самой любимой женщине на свете. Моя храбрая, стойкая, самая сильная мамочка на свете. Она отважно боролась со мной и с самой собой: с собственной болью, со страданиями, которые я ей причиняла, с незаслуженной обидой. Она терпела и ни разу не пожаловалась. Уже сейчас, спустя столько лет, я вспоминала ее страдания и слезы бессилия, но она не сдавалась, помогая мне преодолевать последствия того нападения. Мама истязала себя, пытаясь казаться сильной, изводила и изматывала, но ни разу меня не упрекнула.

Папа страдал иначе. На какое-то время он ожесточился, в том числе и в обращении со мной. В конечном счете это очень помогло. После клиники он научил меня стрелять, немного обороняться без оружия и уже больше никогда не говорил со мной как с ребенком.

Благодаря моим родителям я выбралась из уныния и смогла преодолеть случившееся. Конечно, отголоски того отчаяния все еще звучат во мне, но я продолжила жить.

Снова вспомнив о том, что хотела отвлечься, я огляделась и решила дойти до озера, на котором есть остров с пятидесятиметровой скалой. На вершине этой скалы расположен храм Сибиллы, копия одноименного храма в Тиволи. К острову вели два моста, один – подвесной, а второй – каменный, именуемый «мостом самоубийц». Я выбрала второй, он вел как раз к храму. А еще я хотела увидеть место, где в озеро впадает ручей. Оно было красиво оформлено в виде искусственного каскада над гротом.

Неспешно прогуливались туристы и жители Парижа, их неторопливые беседы, обрывки которых я невольно улавливала, успокаивали растревоженную душу.

Подумать только, но много лет назад на этом самом месте вывешивали мертвые тела после казни, которые порой, если не было новой партии, висели до полного разложения. После революции 1789 года это место превратили в городскую свалку для мусора и отходов, а позже здесь еще начали забивать лошадей. Последствиями стали вспышки инфекционных заболеваний в соседних районах, а про постоянное зловоние и говорить даже не стоит. Другая часть будущего парка в это время использовалась как карьер, где добывали гипс и известняк.

И вот совершенно непонятно, почему именно эта территория привлекла внимание барона Османа, мэра Парижа, когда он решил разбить парк для отдыха и развлечений. В 1864 году инженер Альфанд, архитектор Давью и садовод Дешамп занялись строительством парка. За три года здесь появилось несколько километров дорог, множество террас и газонов, высадили тысячи деревьев, кустарников и других растений. Чтобы вывезти отсюда весь мусор и доставить строительные материалы, понадобилось специально достроить железнодорожную ветку до самого парка. Даты, имена и события всплывали в голове сами собой.