Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мечников было вообразил, что это опять начинается какая-то колдовская бредовина. Потому что по грунтовке ехал автобус. Обычный пассажирский автобус. Носатый. Неуклюжий. Гражданский, мирный – впечатление совершеннейшей цивильности не могли ослабить даже тёмные камуфляжные пятна, кое-как намалёванные поверх развесёленькой голубовато-салатной краски.
Неблагоустроенная дорога давалась автобусу с видимым трудом. Он пыхтел, раздраженно подвывал перегревшимся мотором, он явно старался изо всех своих автобусных сил и всё же никак не мог угнаться за мотоциклами. Михаил даже посочувствовал мельком этому вальяжному транспортному средству, волею идиотов-хозяев вышвырнутому с благоустроенных городских брусчаток в полубездорожную глушь. И, казалось, мотоциклы, эти лихие кадровые вояки, тоже посочувствовали, наконец, стараниям неуклюжего штафирки. Похоже было, что они, миновав поворот, приостановились обождать выбивающегося из сил соратничка…
Заранее стискивая зубы, Мечников безжалостно тряхнул головой. Взболтнувшаяся боль-отрезвительница мгновенно промыла мозги и глаза; дурацкое наваждение сгинуло и гансовские машины вновь стали видеться всего-навсего машинами, а не какими-то одушевлёнными железными тварями. Богатое воображение штука хорошая, но именно нынче его как никогда следует взять на крепкую короткую шворку.
Правда, в следующий же миг крепость этой самой шворки подверглась суровому испытанию.
Ни с того, ни с сего добрая треть куста, растопырившегося в устье аллеи, вдруг оторвалась от прочего и двинулась к мотоциклам. Мечниковское воображение не замедлило рвануться на волю, но безуспешно – шворка выдержала. Никакой это был не ошмёток куста, а был это всего-навсего караульный ганс в камуфляжном комбинезоне и с ветками, привязанными к плечам да каске.
Вот так. Зураб Ниношвили по всегдашнему своему обыкновению оказался прав: гитлеровцы в загородном "филиале" музея есть. Причём охраняется этот самый "филиал" странновато.
За время путешествия по гансовским тылам Михаил не раз убеждался: немецкое начальство любит, чтобы охрана торчала на виду – так и бдительность контролировать проще, и помочь в случае чего. А тут… Неужели остатки шестьдесят третьего отдельного нагнали на немцев такого страху, что те перестали считать здешнюю округу тылом?
…Автобус, наконец, добрался до стоящих мотоциклов и тоже остановился, самодовольно урча; ещё один мотоциклет вынырнул из леса, подъехал и замер впритык к широкой автобусной корме… Тем временем караульный оживлённо беседовал с гансом, развалившимся в коляске первой машины.
Пёс их знает, о чём они говорили. По логике происходящего должен был иметь место обмен паролями, которые очень бы хотелось подслушать. Но можно ли разобрать хоть слово на таком расстоянии да при четырёх работающих двигателях?
Всё-таки рана и всякие сверхъестественные происшествия крайне пагубно сказались на умственных способностях лейтенанта Мечникова. Будучи во вполне здравом уме он вряд ли бы мог решиться на глупость вроде той, на которую он решился.
Коротко зыркнув на девушек, Михаил свирепо прошипел:
– Что бы ни случилось, не вмешивайтесь. При малейшей опасности – в лес, поняли? Засамовольничаете – с того света достану!
На какой-то миг Вешка и Маша оцепенели, а потом, совершенно одинаково вывернув шеи, совершенно одинаково вытаращились на лейтенанта Мечникова. То есть верней не на него самого, а на то место, где его уже не было.
* * *
Ему удалось подобраться к немцам метров на пять. То есть вообще-то удобное для скрадыванья месиво ракитника и камыша тянулось почти до самой дорожной обочины, но подбираться ближе Михаил остерёгся. До него вдруг дошло, что болтающий с мотоциклистами ганс наверняка не один в карауле, и даже если внимание его сотоварищей отвлечено прибывшими, то это не на долго.
И ещё до Мечникова дошло, что подкрасться – это только полдела. Ещё нужно будет суметь убраться восвояси.
А гансы всё разводили свое гансовское голготливое толковище. Ох и забористы должны быть пароли, обмен которыми требует стольких минут…
Но голготание немцев к паролям отношения конечно же не имело – во всяком случае, на тот момент, когда сквозь ветряное шуршание камыша (благо, экономные гансы успели позаглушать моторы) начали кое-как пропутываться к Михаилу удоборазборчивые слова.
Немцы преругивались. Похожий на оживший куст караульный торчал посреди дороги, держа автомат перед собой на манер закрытого шлагбаума, и злобно рявкал: “Ничего не желаю знать, герр оберст – у меня приказ! Потрудитесь немедленно отступить на три шага, замолчать и ждать! Ваши действия подпадают под параграф “нападение на часового” – не вынуждайте меня применять оружие! Слышите, черт вас возьми?! Три шага назад!”
Одно из двух: либо караульный был как минимум генералом (теоретически возможно – его знаки различия скрывал камуфляж), либо – что для немецкой армии куда фантастичней караульного генерала – он сознательно проявлял неуважение к старшему по званию. М-да, чудеса продолжаются…
Правда, у обычных гансовских полевых частей (а у тыловых – тем более) камуфляжное обмундирование, кажется, не очень в ходу… Во всяком случае, Михаил ни разу такого не видел. Зато случилось ему видеть давеча в лесу минимум одного камуфляжника, и был тот, судя по намекам господина майора, из войск не особого даже, а очень какого-то особого назначения. Однако же подсмотренный в лесу эсэсман держался с армейцами, как они сами выразились, на удивление корректно…
Впрочем, герр оберст, вылезший, вероятно, из автобуса и теперь яростно брызгавший слюнями прямо в караульную физиономию, не тянул даже на “заурядную армейщину”. Серо-зеленая общевойсковая форма чудом только каким-то еще не треснула на его брюхе и ягодицах, ременная пряжка болталась в районе неудобь-сказуемых органов, пилотка имела такой вид, будто бы ею долго и азартно били мух… Вполне возможно, что именно вид оберстовского мундира объяснял поведение караульного. Во всяком случае, фельджандармы-мотоциклисты поглядывали на герра оберста отнюдь не сочувственно. На караульного, впрочем, тоже.
В конце-концов нахрапистый толстяк в чине полковника всё-таки счел за благо отступить на требуемое количество шагов, обещая непременно дойти с жалобами до самого какого-то Розенберга. Правда, обещания эти он адресовал уже не носителю камуфляжа, а проему раскрытой двери автобуса. В ответ из сумрачного автобусного нутра (только теперь Михаил обратил внимание, что окна пассажирской машины наглухо замазаны зеленой краской) очень вежливо посоветовали успокоиться и поберечь нервы – посоветовали женским голосом, от которого у Мечникова по-ледяному сжалось в груди.
Тем временем сухопарый унтер, имевший место в коляске головного мотоцикла, осведомился, глядя куда-то метра на полтора выше снабженной ветками каски:
– Когда я, наконец, смогу сдать доставленных?
– Можете выгрузить прямо здесь, – буркнул часовой, все еще злобно пялясь на герра оберста.
Унтер дернулся было вставать, но не встал – только ногу одну перекинул через колясочный борт, да так и застыл. И сказал с ощутимым сожалением: