Даша уже навострилась выдернуть иглу из вены, но тут в ее палату вошла женщина в белом халате, то ли врач, то ли медсестра. Она встала возле капельницы, спиной к Даше, лицом к окну, и произнесла:

– Повернитесь на бок, в мою сторону. Я не хочу, чтобы кто-то мог увидеть, что я с вами разговариваю. Вы тоже постарайтесь говорить поменьше. Только самое главное и тихо. Если кто-нибудь войдет в палату, притворитесь спящей.

– Хорошо... – шепнула Даша.

– Как самочувствие?

– Вы мне вливаете какие-то седативные препараты? Я все время сплю... Мне надоело!

– Так надо, Даша. Чтобы никому в голову не пришло вас допросить. Им там чего-то не хватает, и они не могут вынести постановление о вашем аресте. Я не разбираюсь в их делах, но зато точно знаю, что лучше бы они это постановление не вынесли.

Врач все не поворачивалась, что-то делая с ее капельницей.

– Постарайтесь не бунтовать... Вреда успокоительные вам не нанесут, зато избавят от рвения следователя. Тот, кто ухитрился поместить вас сюда, – спас вас. И от ареста, и от дурного обращения в милиции... Возможно, от смерти тоже. Помните об этом.

Даша порывалась спросить, что с ней такое приключилось, отчего все против нее вдруг повернулось. Но женщина, стоявшая к ней спиной, не дала.

– Тсс... Меня просили помочь вам, Даша, именно это я и делаю, поверьте! Только не мешайте мне вам помогать, ладно? Будьте паинькой, спите дни напролет, не задавайте вопросов и не бунтуйте. Вы слабая, в полуобморочном состоянии девушка, потерявшая много крови, договорились?

– Да...

– Вот и ладушки.

Женщина оторвалась наконец от ее капельницы и повернулась к Даше.

– Вы сейчас снова уснете. А пока скажите, у вас не было задержки менструации?

– Нет... – удивилась Даша, чувствуя, как в ее вену втекает что-то теплое и хмельное.

– А когда месячные должны были прийти?

– Погодите... От ваших лекарств у меня голова плохо соображает... Кажется, дней через пять. А почему вы спрашиваете?

– Так просто... У вас ведь спровоцировано кровотечение, нужно будет потом следить, как наладится цикл.

– А Влад... А мне никто не звонил?

– Куда? – удивилась женщина в белом халате. – Тут телефона нет, Дашенька! Придется потерпеть еще несколько денечков.

– Сколько?

– Не знаю. Постарайтесь не думать об этом. Думайте лучше о человеке, который вас так любит!

С этими словами женщина в белом халате покинула ее палату.

Даша посмотрела ей вслед, потом на тяжелую дверь, закрывшуюся за ней.

Влад... Она представила его русые волосы, густые и вьющиеся, в которые она так любила запускать пальцы. Его карие – светлые, золотистые – глаза, смотревшие на нее с такой глубинной нежностью, что ей иногда становилось тревожно и зябко от счастья... Как она могла поверить, что он ее разлюбил? Как она сразу не заподозрила, что он попал в беду?!

– Вла-а-ад! – тихо позвала она, слабо приподнимая руки, вместе с иглой в вене, к потолку, словно хотела раскрыть их Владу навстречу. – Я люблю тебя, люблю, слышишь?!

И заснула.

* * *

Врач, покинув палату Даши, вышла на лестницу, нашарила в левом кармане халата сигареты, в нагрудном – зажигалку и в правом – мобильный.

– Вер, а ведь девочка была беременна! – негромко произнесла она в трубку, выпуская дым. – Три недели. Она сама явно не знала – малый срок, признаки еще не проявились... Вер, мы ей выкидыш устроили, слышишь?! Наша лаборатория подтвердила...

Вера помолчала.

– Люб, ты неправильно сказала... Мы ее спасли – вот как правильно! – твердо произнесла она. – Беду от нее отвели. Мы жизнь ее сохранили, Люба! Жизнь будущей матери. Это ведь не помешает ей иметь детей в дальнейшем?

– В норме не должно... Но все же... – Люба шумно затянулась.

– Люба, мы этого не знали, то есть сознательный выбор не делали. Но если бы он и встал, если бы пришлось положить на весы, то, по мне, жизнь взрослого и сложившегося человека весит куда больше, чем жизнь эмбриона. И пусть застрелятся все противники абортов.

Люба покивала в трубку, слушая ответ Веры. Врач-гинеколог со стажем, она тоже считала, что жизнь матери дороже жизни эмбриона. В критических случаях она всегда спасала первым делом мать.

– Как она себя чувствует?

– Сегодня лучше. Вчера совсем страшненькая была, только глазищи на лице остались, чисто врубелевская «Снегурочка»! А сегодня чуть разрумянилась... Сказать ей или нет?

– Ни в коем случае! По крайней мере, не сейчас. Слишком большой удар, нельзя. Потом, когда этот кошмар окажется позади, – тогда я подумаю, стоит ли.

– Ладно, Вер. Ты психолог, тебе виднее...

* * *

...Всю ночь Алексею снился кошмар: он пытается сложить обрубки чего-то склизкого и зеленого, пачкая руки, в единое целое. Он знал, что в результате получится змея, и она оживет. Его это не радовало, но он почему-то упорно старался сложить ее из обрубков. И вот наконец сложил! Змея ожила, подняла свою плоскую голову и высунула раздвоенный ядовитый язык...

Алексей размахнулся изо всех сил и ударил ее кулаком чуть пониже головы... «Ай!!! Алеша, ты что?!» – закричала змея.

Он открыл глаза. Саша трясла его за плечо.

– Алеша, ты что?!

– Я... а что... я что? – пробормотал он.

– Ты меня ударил во сне!

Кис сел на кровати. Саша, опершись на локоть, смотрела на него с недоумением.

– У тебя кошмары?

– Что-то вроде того... – Он потер лоб, глаза. – Не слишком сильно я тебя?

– Одеяло спасло, – улыбнулась Александра.

– Который час?

– Пять утра...

– Как хорошо... Можно еще поспать! Сашка, обними меня...

– А ты больше драться не будешь? – с опаской спросила она.

Алексей вместо ответа протянул к ней руки, привлек к себе, потерся носом об ее шею... Под тонкой тканью ночной рубашки он чувствовал ее тело, нежное, горячее, любимое. Его пальцы сдвинули ткань с ее плеча, затем ниже...

– Алеш, тебе надо отдохнуть, – произнесла она строгим голосом.

– А я чем занимаюсь? – шепнул он, окончательно стаскивая с нее рубашку. – Это самый лучший отдых! – заверил он жену, в то время как его пальцы уже прокладывали дорожку по ее телу, и губы следовали им.

– Алеш, ну ты же совсем мало спал... – попробовала спорить она, исполненная благоразумия.

Но через несколько секунд речь ее сбилась, превратившись в протяжные гласные с придыханием, из которых бесследно выветрилось всякое благоразумие.