Людей можно было понять: почти два года город находился под властью оккупантов, его брали советские войска и снова сдавали. И только 23 августа Харьков был окончательно освобожден.

Наступал вечер, и мне надо было подумать о ночлеге. Женщины не хотели меня отпускать, предлагали «угол» в одной из комнат, но очень уж не хотелось стеснять ни их, ни детей, поэтому я решил направиться на вокзал и поискать место в зале ожидания. И тут мою судьбу взяла в свои руки молодая девушка Катя, оказавшаяся в доме по каким-то делам.

— Капитан, — сказала она, — чего ради вы будете маяться на вокзале? Да и какой тут вокзал сейчас — все ведь разрушено. Я живу в частном доме со стариками, все равно место найдется.

Мы шли по каким-то темным улицам и переулкам (электроснабжение в городе еще не было налажено), и я, чтобы не угодить в яму, подхватив свою спутницу под руку, плелся неизвестно куда.

Наконец Катя привела меня к небольшому каменному дому. Из густого тенистого сада растекался запах цветов и спелых яблок, где-то рядом стрекотали кузнечики и цикады. Приятно было оказаться в этом маленьком рукотворном оазисе, душа невольно настраивалась на лирический лад.

На огонек зашли Катины подруги с гитарой. Девушки пели русские и украинские песни. Украинских песен я не знал и, лишь уловив последние строчки каждого куплета, подтягивал гнусавым голосом. Но вечер прошел, как говорится, на самом высоком уровне.

Подруги повеселились вместе с нами и за полночь удалились. Мы остались вдвоем с Катей. Пока одна из девушек играла на гитаре, я все время посматривал на свою хозяйку: она молода, недурна собой, обходительна. Меня неудержимо потянуло к ней. Я взял ее за плечи, девушка вспыхнула, ласково посмотрела мне в глаза, не отводя взгляда. Это ободрило меня, придало уверенности. Я обнял ее, и сердце мое отчаянно забилось. Почувствовал, как затрепетало и Катино сердце, словно птица, запертая в клетке. Наши губы слились в долгом, горячем поцелуе.

С молодым юношеским азартом меня всегда тянуло к женщинам, но я их боялся, боялся близости, которая бывает между мужчиной и женщиной. А тут все произошло само собой, легко и непринужденно. Мы наслаждались друг другом целую ночь, не требуя ничего, кроме любви.

Так пролетела эта прекрасная августовская ночь, которая осталась в моей памяти на всю жизнь. Настало утро. В окна уютного домика пробивались лучи солнечного света. Катя неторопливо собирала меня в дорогу, она не умоляла остаться еще на денек-другой, понимала, что мне надо быть в часть: идет война. Я ведь, по сути, находился в бегах, так как направление из госпиталя у меня было в резерв фронта, который находился в Курске, а я болтался без документов в Харькове.

Катя провожала меня до шоссе. Когда остановилась попутная машина, она поцеловала меня, и я заметил, как по ее щекам маленькими ручейками побежали слезы.

— Захочешь увидеть меня, адрес знаешь, — сказала она, задержав свою горячую ладошку в моей руке.

Водитель военного грузовика уже начал нервничать: я его задерживал. Забросив свой вещмешок в кузов, я вскочил на колесо и перемахнул через борт. Машина тронулась. Катя еще долго стояла у дороги и махала платочком. Мне стало грустно. Увижу ли ее когда-нибудь?

В тот же день я появился в своем дивизионе. Командиром дивизиона стал заместитель капитан Власенко.

За время моего скитания по госпиталям здесь многое изменилось. Затяжные бои сказались на боеспособности дивизиона. После гибели Мироненко капитан Власенко так и воевал без начальника штаба. Страшно обрадовался, когда я предстал перед ним с докладом о том, что Петр Демидов прибыл из госпиталя и готов приступить к исполнению своих обязанностей.

Командир дивизиона пригласил меня в свою машину. Ради встречи мы выпили по сто грамм водки, закусили консервами, и я попросил Василия Прокофьевича рассказать о том, как воевал наш дивизион. Его рассказ больше касался людских потерь. Глядя на осунувшееся лицо командира, я понимал, что в последних сражениях он выпил свою чашу сполна. То, что он рассказал, поразило меня настолько, что первое время я не мог понять, как же воевал дивизион при таких потерях? Трудно было смириться с мыслью, что нет Мироненко, нет многих офицеров — командиров батареи, погибли командиры орудий и целые расчеты.

О многом мы переговорили с Власенко, вспоминая тех, кого уже не было в живых. Я снова приступил к исполнению своих обязанностей. На первых порах старался разгрузить командира дивизиона, исполняя его функции на период доукомплектования нашей части личным составом и техникой.

Через неделю в бригаде появился и Драгунский. Формально он еще находился в «госпитале», но заскучал по бригаде, по работе. Отправившись с докладом к Катукову, долго не мог добиться приема. Между командармом и начальником штаба бригады пробежала черная кошка. Разговор все же состоялся. Михаил Ефимович не оценил заслуг Драгунского в Курском сражении и приказал вернуться на прежнюю должность.

Давил Абрамович, по рассказам штабных работников, был явно недоволен сухим приемом у командарма, возмущался из-за того, что его обошли при награждении орденами. За бои под Курском он получил лишь орден Красной Звезды. Возможно, он рассчитывал и на повышение по должности. Нельзя сказать, что подполковник после этого невзлюбил Катукова, скорее Катуков невзлюбил Драгунского то ли из-за его еврейского происхождения, то ли по каким-то другим причинам.

После войны Катуков написал о Драгунском всего насколько строк: «Среди тех, кто прибыл тогда (при формировании 3-го мехкорпуса на Калининском фронте — П. Д.), был и подполковник Д. А. Драгунский, назначенный на должность начальника разведки корпуса. На этой работе Д. А. Драгунский проявил себя с самой лучшей стороны — способным и энергичным командиром. Позднее он убыл от нас в 3-ю гвардейскую танковую армию П. С. Рыбалко».[25]

Мне было известно, что командующий 3-й танковой армией генерал Рыбалко давно «сватал» Драгунского на должность командира бригады, но тот считал, что его могут оценить и в 1-й танковой. Не оценили.

Давид Абрамович не стал ждать милостей от Катукова. Заполучив рекомендательное письмо командира корпуса генерала Кривошеина, он отправился в штаб фронта, где и получил назначение на должность командира 55-й танковой бригады в 3-й танковой армии. Прошло время, и в газетах промелькнуло сообщение о присвоении полковнику Д. А. Драгунскому звания Героя Советского Союза.

В первой декаде сентября 1943 года 1-я танковая армия была выведена в резерв Ставки Верховного Главнокомандования. После кровопролитных боев на Курской дуге, под Харьковом, Ахтыркой и Богодуховом она нуждалась в отдыхе, в пополнении личным составом и вооружением. Совершив 150-километровый марш, корпуса и бригады сосредоточились в районе города Сумы.

Мы шли по украинской земле, где еще недавно хозяйничали фашисты. Здесь, как и везде, где гремели тяжелые бои, остались разрушенные города и села. Для нашего глаза стала уже привычной картина — вдоль дорог разбитая техника.