Сильвин. Столичные платили больше.

Герман. Ты еще торгуешься, тля? Где сейчас твои столичные? На кладбище прописались, вместе со своим паршивым актеришкой-гастролером!

Сильвин. Они вернутся, их много.

Герман. Наплевать!

Сильвин едва заметно усмехнулся, но этого оказалось достаточно — Герман окончательно взбесился, выбежал из-за стола и стал размахивать перед носом Сильвина пистолетом, словно мачете.

Герман. Да ты, вообще, посмотри, на кого ты похож! Тебе в цирке выступать! Красная цена тебе — еда и ночлег! Кто ты без меня? Вспомни, сколько я для тебя сделал! И чем ты мне отплатил? Продал!..

В это время Сильвин краем глаза заметил в самом темном углу комнаты еще одного человека, престранного — бесцветного, расплывчатого. Тот сидел в кресле-качалке, вытянув ноги, в созерцательном одиночестве, и, будто в театре, безмятежно наблюдал за происходящим. Сильвин поправил очки, пытаясь его разглядеть, но Герман расценил это, как нарочитое невнимание к его словам, оскорбился и коротким ходом вонзил свой кулак-кувалду в его грудь. Терапия не про- шла бесследно — ребра хрустнули, дыхание перехватило и Сильвин почувствовал себя воспаряющим в пуантах к потолку. Он скорчился, но через десять секунд, мужественно перетерпев приступ боли, уже стоял перед Германом, как ни в чем не бывало, и смотрел на него, хотя и иероглифом, но без всякого трепета и подобострастия. К тому же за его спиной вырос ощетинившийся ротвейлер и предупредил глухим рычанием, что больше не потерпит побоев своего хозяина.

Сильвин. Нет проблем! Если захочешь, можешь еще ударить. Сатана, спокойно, лежать!

Герман. Вот так вот? Кем ты себя возомнил? Богом? А как работает эта штучка, помнишь?

И Герман иезуитским движением вкрутил Сильвину в щеку дуло пистолета, едва не просверлив дырку. Вскоре он все же одумался и опустил ствол к земле, но Сильвин неожиданно крепкой хваткой вцепился в его руку с оружием, упер ствол себе в ляжку и заставил палец Германа надавить курок. Раздался грохот, пуля прошла навылет, прострелив мягкие ткани, и вонзилась в пол. Ротвейлер взвизгнул и отскочил.

Сильвин. Тоже нет проблем. Можешь меня вообще застрелить, если тебе так будет легче. Не бойся, Сатана, все в порядке.

Герман выпученным взглядом посмотрел на забрызганную кровью брючину Сильвина, а затем обошел калеку вокруг, словно удостоверяя личность. Если бы он был пьян, то принял происшедшее за галлюцинацию, а с ним такое случалось, но пока он был трезв, и перед ним действительно стоял его бывший сосед, который только что хладнокровно вогнал пулю в собственную ногу.

Герман. Ты что, совсем не чувствуешь боли? Сильвин. Еще как чувствую. Просто теперь это не имеет значения.

Герман. Черт, что они с тобой сделали?!

Сильвин. Никто со мной ничего не делал.

Герман. Ладно, давай не будем ссориться. Так как насчет того, чтобы работать на меня?

Сильвин. Нет, теперь наоборот: ты будешь работать на меня.

Герман. Вот это новость! Похоже, ты обратился не по адресу, амиго, тебе надо в психушку. И чем скорее, тем лучше!

Сильвин. У тебя нет выбора. Без моей помощи ты пропадешь. Рано или поздно тебя поймают, и ты сгниешь в тюрьме. И никто тебе не поможет. Я — твой единственный шанс.

Герман. Ошибаешься, ублюдок! Если ты в курсе — мэр со мной заодно. Я просто дал ему время разобраться со всеми проблемами. Он прикажет милицейским шакалам оставить меня в покое, даст денег, вернет недвижимость, участки. Так что ты мне и даром не нужен! Я тебя в асфальт закатаю и буду по тебе каждый день ездить! Фирштейн?

Сильвин. На, звони. Под цифрой три я закодировал личный сотовый номер мэра.

С этими словами Сильвин извлек из кармана пластмассовый телефончик и протянул его Герману. Тот недоверчиво покрутил игрушку, оглянулся на друзей, окислившиеся лица которых выражали тревогу и растерянность, но кнопку все-таки нажал, а чуть позже включил и громкую связь, видимо, для бравады, рассчитывая на скорую и безоговорочную викторию.

Старикашка. Я слушаю.

Герман. Здравия желаю, узнали?

Старикашка. Кто говорит?

Герман. Май нэйм из Герман.

Старикашка. Герман? Какой Герман?

Герман. Тот самый, которого из честного предпринимателя превратили в крестного отца мафии и вот уже два месяца ищут по всей стране!

Старикашка. Это чья-то шутка? Откуда вы знаете этот номер?

Герман. Слушайте, не валяйте дурака! Вы должны мне помочь! Все мои беды из-за того, что я тогда поддержал вас и вашу партию…

Пока разговор набирал обороты, Сильвин вновь бросил взгляд в угол, в котором видел таинственный силуэт в кресле. Там никого не оказалось. Впрочем, в другой стороне, у очага, где было посветлее, он обнаружил человека-тень: на этот раз призрак не был безучастным наблюдателем, а стоял в полный рост и, размахивая руками, взволнованно подавал Сильвину какие-то знаки. Сильвин присмотрелся. Это был Капитан, бывший друг и соратник Германа, им же убитый. Капитан походил на имитацию (неясный, даже немного просвечивающий), но Сильвину удалось его разглядеть — почти голого, только с полотенцем на бедрах и в капитанской фуражке, точь-в-точь как перед собственной смертью в том видении из мозга Германа.

Получается, что это покойник? — не особо удивившись, подумал Сильвин. — Но тело Капитана давно должно было сгнить. Значит, это привидение. А я еще ко всему прочему и медиум. Заметив, наверное, что, в отличие от других, я его вижу, он пытается войти со мной в контакт…

Герман между тем спешил напомнить переизбранному на новый срок мэру Сильфона обо всех своих перед ним заслугах, однако тот упирался обеими ногами, не желая признавать своего недавнего генерального спонсора.

Старикашка. Я не понимаю, о чем вы говорите! Я никогда не сотрудничал с представителями криминальных структур. Даже если вы и есть тот самый Герман, я с вами не знаком!

Герман. Брависсимо! Ты забыл, на каком месте ты был в рейтинге кандидатов без моих денег? Хочешь меня кинуть, старый паук? Думаешь, тебе опять все сойдет с рук, тля? Да я…

Старикашка. Послушайте! Мы знаем, что вы в городе. Все вокзалы и дороги перекрыты, вам не выбраться отсюда. Предлагаю вам добровольно сдаться и со своей стороны обещаю, что буду категорически против применения к вам высшей меры наказания!

От бешенства искрящиеся иллюминацией глаза Германа уже вылезли из орбит, а на шее вздулся старый узловатый шрам. Его хмурые соратники, давно потерявшие аппетит, многозначительно переглядывались.

Герман. Я тебя уничтожу, старый козел! С этого дня можешь считать себя историей. Оревуарчик!

Герман швырнул трубку в стену — ее осколки разлетелись по всей квартире — и, заметно помятый, оборотился к Сильвину.

Герман. Чего ты приперся? Что ты хочешь?