Мэр допил коньяк и прикрыл отяжелевшие после бессонной ночи и сумасшедшего дня веки. Бронированный лимузин летел, сломя голову, по пустынному Сильфону презирая правила дорожного движения.

«БуреВестник», «Только правда!»

…Многие интересуются: почему я сменил по отношению к нашему мэру гнев на милость? Почему теперь называю его честным и принципиальным? Почему воздаю ему хвалу и всячески одобряю все его начинания? И это после всех тех ушатов грязи, которыми я окатил его в предвыборные дни? Уж не из-за финансовой ли поддержки, которую недавно оказало правительство города нашему многострадальному изданию? Отвечаю: СВОБОДА мне дороже во сто крат! Поверьте, никогда не был и не буду послушным попкой, участвующим в пропагандистских шоу за горсть корма! И разве не убедились вы на десятках примеров в абсолютной НЕЗАВИСИМОСТИ и НЕПОДКУПНОСТИ как нашей газеты, так и меня лично? Сколько раз мы отказывались от щедрых «пожертвований», сколько раз нам, да что говорить, непосредственно мне, угрожали! Но ИСТИНА дороже!..

…Жуткие события, которые потрясли наш город, заставили меня переосмыслить происходящее…

Сантьяго Грин-Грим

Спустя месяц, однажды, потерянной ночью, в одном из самых, угрюмых, кварталов Сильфона, который даже милицейские машины старательно объезжали стороной, у приготовленной под снос жилой башни появилась на редкость жуткая фигура. Лил дождь, фигура, прихрамывая на одну ногу, целеустремленно двигалась, хлюпая по лужам мимо куч старого строительного мусора и брошенных котлованов, а за ней неотступно следовала устрашающего вида черная собака, едва различимая в окружающем мраке.

Наконец под козырьком подъезда фигура остановилась, и сейчас же вспыхнула молния, на мгновение осветив мокрого до нитки хоббита, одетого во что попало, а также его лицо, натянутое на угловатый череп — старое, в шрамах, вмятинах и глубоких морщинах, с разорванным ухом да еще и в потешных очках с пластырем на одной из стекляшек.

Ну вот, Сатана, если я ничего не перепутал, мы на месте, — сказал щербатым ртом Сильвин собаке. Породистый ротвейлер изящным движением корпуса стряхнул с плотно прилегающей шерсти дождевую влагу и поспешил обнюхать все вокруг. Возле входной двери он насторожился и с беспокойством оглянулся на человека. Тот кивнул:

Я понял: там, за дверью, кто-то есть. Сейчас посмотрим.

В неосвещенном холле дома, посреди разрухи и хлама, дремал на стуле боевик с автоматом Калашникова на коленях. Сильвин его узнал — один из бывших телохранителей Германа — и с завидным спокойствием прокрался мимо. Собака задержалась, проявив интерес к газетному свертку, хозяин зашипел на нее и она поспешила следом.

Стены внутри дома красовались немыслимыми художествами, где самыми невинными были веселые наброски мужских и женских гениталий. Под ноги то и дело попадались гниющие тряпки и подсохшие фекалии. Проходы загромождали выломанные двери и груды кирпича от разрушенных перегородок.

Лифты оказались отключены, открытые кабины были безнадежно изуродованы вандалами, но далее Сильвин обнаружил лестницу и стал с грузной отдышкой по ней подниматься, останавливаясь после каждого пролета. Сатана терпеливо сопровождал его, вежливо сдерживая свое физическое превосходство.

Башня, словно живое существо, была насквозь пропитана острыми ностальгическими воспоминаниями о былом величии, о ярко освещенных прихожих, теплых комнатах, работающем водопроводе и пылающих газовых конфорках, о бывших жильцах, которые много лет наполняли этажи звуками своей жизни и шумом умилительных забот. Сильвин, по обыкновению чувствуя то, что не дано уловить другим, читал историю брошенного дома, как открытую книгу, и знал уже все о его жизни — от первой сваи и череды суетных новоселий до экстренного списания из-за чудовищной ошибки архитектора и затем тяжкой старости, в одиночестве и разрушительных болезнях, с крысами и слоняющимися по лестницам мародерами и наркоманами.

На девятом этаже Сильвин услышал отзвуки грубых мужских голосов, свернул в коридор и, поплутав по тоскливым закоулкам, приблизился к продырявленной во многих местах двери, сквозь которую пробивались колючие струи света. Он открыл, вернее, сдвинул перекошенную дверь в сторону, бросил собаке: Жди меня здесь, — и вошел, как к себе домой.

В комнате, а вернее — квартире с уничтоженными межкомнатными стенками, горел очаг, сложенный вкривь и вкось из кусков кирпича, а за длинным столом, сбитым из неотесанных досок, ужинали шестеро немытых, обросших мужчин. В одном из них Сильвин с трудом признал Германа — с закопченным лицом, обрюзгшего, в толстом свитере под горло. Когда Сильвин вошел, обитатели жилища застыли, потрясенные больше видом пришельца, чем внезапностью его появления, и только Герман успел направить в его сторону пистолет, который до этого держал под самой рукой.

Немая сцена длилась около минуты. Первым пришел в себя Герман.

Герман. Парни, кто к нам пришел! Вот не ожидал! Ну что ж, низкий вам бонжур! Проходи, не стесняйся, как тебя там? Сильвин из Сильфона? Мы тут как раз шашлык приготовили — угощайся, бон аппетито! А хочешь, можно и водочки плеснуть граммульку.

Сильвин шагнул к столу, выбрал лучшую палку шашлыка и шепеляво свистнул. В комнату бесшумно проник ротвейлер, покосился на чужаков и поймал на лету брошенное ему лакомство. Через мгновение от шашлыка остались раскрошенные ошметки деревяного прута, заменившей шампур.

Герман. О, какие мы страшные, тля! Она нас не покусает?

Сильвин. Покусает? Он добрый. Если не злить его — не тронет. Спокойно, Сатана, свои!

Герман. И на том сенкью! А я вот тут все думал: куда ты делся? То ли погиб вместе со своими новыми хозяевами, то ли подался куда-нибудь? Честно говоря, мы тебя все это время искали.

Сильвин. Я знаю, что искали. Я был за городом.

Герман. Отсиживался? Умно. Я тоже решил не высовываться, пока все не утихнет. Ты кому-нибудь сейчас служишь?

Сильвин. Нет, теперь я сам по себе.

Герман. Сам по себе? Что-то новое в твоем лексиконе. А как твоя… м-м… подруга?

Сильвин. Ее больше нет. Она погибла при том взрыве на площади.

Герман. Извини. Кстати, спасибо, что ты меня тогда предупредил, когда меня хотели в «Атлантиде» арестовать.

Сильвин. Не за что.

Больше всего на свете сейчас Сильвин хотел бы обсушиться и поесть, но по-прежнему, пуританином стоял посреди развалин квартиры, твердо расставив ноги, и невозмутимо игнорировал запахи скудной, но изобретательной трапезы.

Герман, в свою очередь, отметив про себя такое чересчур самоуверенное поведение Сильвина, сплющил губы, выкатил вперед чугунный подбородок и навел на него прямой наводкой жерло бронебойного взгляда, надеясь этим каскадом гримас по старинке напугать бывшего своего квартиросъемщика и узника.

Герман. Что ж, молодец, что пришел. Знаешь что? Давай опять работать вместе, как раньше! Вернемся в особняк, наберем людей. Весь город заставим плясать под нашу дудку. Опять наколбасим деньжат три мешка. Ну? Хочешь, найдем тебе девку, в сто раз лучше? Я даже буду отпускать тебя в город. А еще буду платить тебе настоящую зарплату. Тысячу, нет, пять тысяч в месяц. Согласен?