Эльвира нашарила в шкафу свечу в позеленевшем от времени медном подсвечнике, зажгла ее и, высоко подняв над головой, нырнула в темноту. Малашкину ничего не оставалось, как последовать за ней.

Перед ним оказались крутые каменные ступеньки, уходящие вниз, в темноту и неизвестность.

– Осторожно, ступеньки! – запоздало предупредила его Эльвира.

– Да уж вижу! – проворчал Малашкин, нащупывая ногой очередную ступеньку.

Впрочем, спускаться пришлось недолго. Лестница кончилась, перед ними была тяжелая дубовая дверь. Эльвира поднесла к этой двери свечу, и Малашкин различил вырезанный на двери знак – восьмиконечный крест, вписанный в круг. Он вспомнил, что точно такой же крест видел на том злополучном доме возле Тарасовки.

Эльвира произнесла какое-то странное заклинание, дотронулась до резного креста – и дверь послушно открылась перед ней.

Малашкин последовал за ней.

На этот раз они оказались в большой мрачной комнате со сводчатыми потолками. Посреди этой комнаты стоял длинный стол, накрытый темно-красной скатертью, на нем горели черные свечи в двух серебряных канделябрах. Вокруг стола стояли стулья черного дерева с высокими резными спинками.

В дальнем конце комнаты в огромном камине горели, тихо потрескивая, смолистые дрова. Слева от камина стояла деревянная ширма, украшенная искусной резьбой, справа – массивное черное кресло с резными подлокотниками, в этом кресле сидел директор агентства «Инститорис» Виссарион Григорьевич.

Впрочем, он скорее не сидел, а полулежал в кресле. Голова его безвольно свесилась на левое плечо, длинные волосы спутались, пустые безжизненные глаза смотрели прямо перед собой, рот был приоткрыт, и из него тянулась по подбородку ниточка слюны.

– На больничном, значит! – проговорил Малашкин, в упор разглядывая Виссариона.

– Да, на больничном! – с вызовом повторила Эльвира. – Самая настоящая производственная травма!

– Это он в том домике травму заработал? – осведомился Малашкин, но на этот раз Эльвира не удостоила его ответом. Малашкин вспомнил, как рванулся из подвала черный страшный вихрь, и поежился.

– И что же теперь с ним делать? – продолжил следователь. – Ему квалифицированная медицинская помощь нужна, а то ведь так и останется, извиняюсь, корнеплодом!

– Вот именно – квалифицированная! – Эльвира подошла к камину, подняла голову и крикнула куда-то в дымоход:

– Иван Ажалаевич, можно вас пригласить?

Почти тут же рядом с камином открылась незаметная дверца, и оттуда вышел мужчина средних лет в сером рабочем халате, с золотистой ручкой, торчащей из нагрудного кармана. Судя по широкому восточному лицу и узким внимательным глазам, он был соотечественником тех гастарбайтеров, которые трудились в столярной мастерской. Судя же по начальственным замашкам и более солидному возрасту, он был либо мастером, либо директором этой мастерской. Впрочем, Малашкину почему-то показалось, что слово «мастер» больше к нему подходит.

– Звали? – новый персонаж взглянул на Эльвиру, на Малашкина, потом на сидящего в кресле Виссариона. – Что тут у нас?

– Видите, Иван Ажалаевич, – производственная травма. Требуется срочная помощь.

– Производственная травма? – переспросил мужчина. – А незачем было самим выезжать на аварию! Вы же знаете третий пункт правил техники безопасности!

– При чем тут третий пункт? – возмущенно перебила его Эльвира. – Здесь идет речь о разграничении сфер влияния, в таком случае третий пункт не применяется!

– Это спорный вопрос! Я думаю, что по этому вопросу нужно собирать комитет…

– О чем вы говорите! Пока мы будем его собирать, процесс может стать необратимым… Вы видите, в каком состоянии Виссарион Григорьевич? Надо скорее что-то предпринять…

– Я вижу, что у нас посторонние на объекте! – мастер покосился на Малашкина. – Я не могу работать в таких условиях.

– Это не совсем посторонний, – возразила Эльвира. – Это представитель следствия.

– Только его нам тут не хватало! – мастер поморщился и шагнул в сторону.

Эльвира подошла к нему, взяла за локоть и начала что-то тихо говорить. Как ни прислушивался Малашкин, он ничего не разобрал, кроме каких-то странных слов – «неотения», «протагонист» и еще «несанкционированное внедрение».

Мастер слушал ее с явным неудовольствием, но наконец кивнул и проговорил:

– Ладно, но ответственность за все возможные последствия ложится исключительно на вас.

С этими словами он зашел за деревянную ширму. Оттуда некоторое время доносился негромкий шорох и пыхтение, и через минуту мастер снова появился.

Но за эту минуту он стал совершенно другим человеком.

Вместо серого халата на нем была теперь длинная рубаха из оленьей кожи ручной выделки, на груди красовалось ожерелье из волчьих зубов, на голове – странная шапка из рысьего меха. В руке у него был мешок из такой же оленьей кожи.

Но самым удивительным было то, что этот маскарадный костюм полностью преобразил самого мастера.

Из мелкого незначительного начальника он превратился в древнего колдуна и знахаря, повелителя духов.

– Отойдем в сторону, – вполголоса проговорила Эльвира, прикоснувшись к плечу Малашкина.

Он послушно отошел подальше от колдуна, подальше от кресла, в котором полулежал Виссарион Григорьевич.

Колдун подошел к креслу, пристально взглянул на больного, посыпал ему на голову какой-то зеленоватый порошок. Затем отступил на шаг, хлопнул в ладоши и прислушался.

Из-под сводчатого потолка на его хлопок отозвалось эхо – и Малашкину показалось, что это не обычное эхо, а какой-то злобный, издевательский хохот.

– Однако плохо, – проговорил колдун. – Душу Виссариона взял не простой дух. Это Зубастый дух, один из самых сильных, которых я видел. Однако очень плохой дух.

– Что же делать? – всполошилась Эльвира.

– Работать! – коротко ответил колдун.

Он достал из кожаного мешка бубен, ударил в него и принялся плясать вокруг кресла с Виссарионом. Это был странный, первобытный танец. Колдун то прыгал на месте, то поочередно топал ногами, то махал перед лицом Виссариона растопыренными руками и сопровождал свою пляску ритмичными ударами бубна.

Танец выглядел бы смешно и карикатурно, но сам колдун был так органичен, так захвачен своим действом, что все вместе вызывало сильное и волнующее впечатление.

Так продолжалось долго – может быть, полчаса или час, Малашкин утратил чувство времени.

Наконец шаман остановился, взял со стола канделябр с черными свечами и поднес его к лицу Виссариона. Когда пламя свечей почти коснулось безжизненного лица, колдун свободной рукой бросил в огонь прежний зеленоватый порошок. Пламя свечей из бледно-желтого стало зеленым, комната наполнилась резким волнующим запахом.