Между тем, Ричарда мучила не только совесть, хотя эта причина была, скорее всего, первой. На третий день после своего прибытия под стены Птолемиады он тоже подхватил проклятую лихорадку! Сильный организм, а еще более несокрушимая воля и упрямство английского короля помогали ему держаться на ногах, не сдаваясь мучительной слабости и даже жестоким приступам, от которых возникала боль во всех суставах, а все тело сводила судорога. В такие часы пот ручьями тек по лицу Ричарда, оно делалось серым, как плохая бумага, а губы кривились и дергались. Но он крепился, не позволяя себе слечь в постель – это могло внести уныние в сердца воинов, которые в него так верили. А ведь назревал решающий штурм города! Век в этом лагере только и ждали приезда двух могучих королей и их армий...

Думая об этом, Львиное Сердце в который раз упрекал себя за ссору с Филиппом-Августом. Разве они приехали сюда ссориться? Разве дело, ради которого было уже положено столько жизней, не было выше и важнее гордости, славы, даже любви?.. Он безумно любил Беренгарию, и теперь, когда они наконец соединились перед алтарем, он любил ее еще сильнее. Но разве нельзя было рассказать все французскому королю еще прежде, не обманывать его, не оскорблять его сестры? В конце концов ради похода на Иерусалим можно было и отсрочить свадьбу. Беренгария поняла бы, она бы его ждала... Разве могут два великих короля сводить свои личные счеты, когда торжество или посрамление великого дела крестоносцев, спасение их восточных владений и самого Гроба Господня зависит сейчас от них?! Господь поругаем не бывает, но надругательство над святынями лежит позором на всех христианах и более всего на тех, кто в силах ему воспрепятствовать.

Ричард принял свою болезнь как наказание за чрезмерную гордыню и своеволие. И решился сделать первый шаг к примирению с Филиппом. Он спросил совета у Элеоноры, которая еще ни разу не посоветовала ему дурного, и она сказала, что такой поступок будет достоин рыцаря.

– Тогда, чтобы не уронить себя, я приглашу Филиппа-Августа в наш лагерь и в мой шатер! – заключил король.

– А вот пригласить-то его ты и не сможешь! – возразила Элеонора. – Тебе недосуг узнавать все новости, а надо бы... Король франков вот уже четвертый день не встает с постели. У него тоже лихорадка, и либо его сильнее скрутило, либо он сам слабее тебя. Так что идти к нему придется тебе!

Это известие окончательно решило дело. Львиное Сердце, жестоко давивший любую слабость в себе, обычно проявлял снисходительность к чужой слабости, если то была не слабость духа, проявленная в бою. Он отправился в лагерь Филиппа сразу после разговора с матерью. Впрочем, Элеонора, пользуясь некоторым родством с французским королевским домом, пошла с ним вместе.

Таким образом, явившись в шатер своего монарха, граф Шато-Крайон и его молочный брат Эдгар Лионский (он же лионский кузнец Эдгар), застали там Филиппа-Августа, короля Ричарда, королеву Элеонору, нескольких рыцарей, приглашенных для участия в совещании, а среди них графа Анри Шампанского и доброго друга Эдгара сира Седрика Сеймура. Старого рыцаря позвала английская королева, которая во все время их путешествия любила беседовать с ним, а по приезде в долину Птолемиады посоветовала сыну поставить Седого Волка во главе охраны английского лагеря.

Впервые молочные братья смогли увидеть двух королей вместе и сравнить их облик. И первое, что поразило их – монархи казались людьми одних лет, хотя на самом деле Филипп был восемью годами моложе Ричарда. Но на лице Ричарда Львиное Сердце годы оставили лишь тонкие росчерки морщин. В тридцать три года вокруг его глаз, на лбу и в уголках губ этих морщин было, быть может, больше, чем у иных его ровесников. При этом морщины ничуть не старили лицо короля – полное жизни, любопытства, воли оно казалось молодым, и даже сейчас, когда болезнь оставила на нем следы усталости, королю нельзя было дать его лет. Вернее, никто обычно просто не задумывался о его возрасте. Лицо Филиппа, напротив, выглядело достаточно гладким и ухоженным, морщин на нем почти не было. Однако в этом лице успела появиться некая тяжесть, которая обычно возникает, когда теряется свежесть и непосредственность ощущений, и человек начинает взвешивать свои мысли, слова и побуждения.

Филипп в этот день чувствовал себя лучше, чем накануне, и потому, узнав о приходе своего царственного вассала*, довольно легко покинул постель и встретил Ричарда, сидя в удобном кресле. На нем поверх полотняной рубахи была надета еще одна стеганая боевая37, надета только для тепла, в стремлении унять легкую дрожь лихорадки, однако со стороны это выглядело так, словно король только что снял кольчугу или собирался ее надеть. Кроме того, на плечи Филипп-Август набросил длинный, красиво расшитый золотом плащ, который, вместе с высокими кожаными сапогами, на которых поблескивали золоченые бляшки, и золотым тонким венцом придавал монарху действительно царственный вид. Венец с мелкими рубинами и опалами очень шел к бледному лицу короля, обрамленному длинными, до плеч волосами, такими же светло-каштановыми, как у его сестры Алисы, но совсем не вьющимися. Он очень коротко подстригал бороду, так что она почти не оттеняла, а лишь тонкой рамкой обводила подбородок, подчеркивая его жесткую мужественную линию и твердость рта, неожиданную при общей мягкости лица.

Ричард пришел к сюзерену в своей боевой кольчуге до колен, правда, без кольчужных чулок и без наколенников, но с мечом у пояса, что в условиях военного лагеря не могло быть воспринято как угроза или неучтивость. Тем не менее, на голову король Англии тоже надел не шлем, а царский венец – тонкий золотой обруч, украшенный с четырех сторон зубцами трилистника, в которые были вправлены лиловые аметисты. Этот венец удерживал буйство его густых и пышных волос, русых, волнистых и мягких, как у женщины. Они были подстрижены «под шлем» и не падали на плечи, а шапкой вставали вокруг головы.

– А вот и наши близнецы пожаловали! – воскликнул Филипп-Август, увидав молодых рыцарей, вошедших в его шатер и склонившихся в знак приветствия, тем более, что возле порога полог был для них низковат. – Ну до чего похожи, а! Когда стоят рядом, разница видна, а порознь легко спутаешь. Ну, граф, и вы, любезный Эдгар Лионский, готовы ли вы вновь показать, что не страшитесь подвигов во имя креста?

Король спросил полушутливым тоном, однако молодые люди отлично поняли, что он вовсе не шутит...

– Когда возможно проявить отвагу, нужно проявлять ее! – ответил Луи. – И мы приехали сюда не любоваться крепостными стенами.

– Достойно! – усмехаясь, проговорил Филипп. – Достойно, ничего не скажешь. – Ну так вот, рыцари, мы с моим дорогим братом королем Ричардом только что обсудили все возможности покончить с этой тяжкой осадой и наконец взять Акру, без чего невозможно двинуть войска дальше, к Иерусалиму. Мы же не можем оставить позади себя вражеский гарнизон и крепость, из которой всегда могут ударить нам в тыл! Осада идет много больше года, и ради нее положены уже тысячи и тысячи жизней, а значит, мы тем более не в силах отступить. Любезный брат! – это относилось к Ричарду, тоже сидевшему в кресле с большим листом бумаги, развернутым на коленях. – Расскажите о своем замысле.

– Да он, собственно, не совсем мой! – Львиное Сердце пожал плечами и кивнул в сторону сира Седрика, скромно стоявшего в стороне. – Вот этот старый богатырь сегодня напомнил мне об одном неплохом способе брать крепости.