– Кош? Это Мамон.

– Ага.

– Они сели в «уазик» – все втроем, взяли трех кабыздохов и порулили по шоссе в сторону пригорода. Че делать?

– Езжайте за ними. Только аккуратно – попадитесь, яйца оторву. Секите. Звоните…

Спустя сорок минут вновь последовал доклад.

– Кош? Это Мамон.

– Ага.

– Они свернули на промку. Там далеко видно – если попремся за ними, можем попалиться.

– Угу… Ну секите за ними издали. Не отключайся, говори, что видишь.

Спустя несколько минут Мамон сообщил:

– Кош, заехали в кусты, сечем. Они подкатили к какой-то хибаре, встали. Отсюда еле видно. Ближе стремно подъезжать – их кабыздохи могут учуять. Тачка пока стоит на месте, сами в хибару зашли.

– Стойте на месте. Я щас звякну кое-куда, потом буду на приеме. Звоните.

Отключившись, Кошель быстро набрал номер второго наблюдательного поста, выставленного неподалеку от усадьбы Толхаева.

– Это Эдик? Ага. Как?

– Ништяк, – ответил Эдик. – Тачка во дворе, сам никуда не выходит. Ништяк, короче.

– Ништяк. Секите. Если че – моментом звякнете. Набрав еще один номер. Кошель буркнул, не спрашивая, кто взял трубку:

– Слышь, Димон, давай бригаду мм… в двенадцать рыл – хватит, с «калашами»[9]… Чего? На хер они мне здесь? Пусть у тебя сидят – ждите. И напомни Констан-тинычу с Вальком – я в принципе предупредил их, один хер – сегодня никаких дел. Пусть сидят с пацанами, ждут команды. Все делай…

Положив телефон на стол, Вор довольно потер ладони, и крикнул, чтобы принесли еще чаю.

– Чует моя печенка – неспроста они на промку поперлись, – подмигнул он приближенному Роме. – Блядь буду – жди какого-нибудь шухера! Я про этого Пса слыхал – «отморозок» еще тот. Но посмотрим, как они с «мелкашками» супротив «калашей», посмотрим…

…По дороге от школы к промзоне Рудин дремал, свесив голову на грудь, иногда, встрепенувшись, сладко зевал и лучезарно улыбался своим мыслям.

– Получилось? – поинтересовался мрачный Ваня Соловей, сидевший за рулем.

– В смысле? – не разлепляя век, буркнул Рудин.

– С Алисой.

– Не лезь, куда не просят, – отрезал Рудин. – Табу.

– Спросить нельзя, – обиделся Соловей. – Друг называется.

– Светлая. И чистая, – серьезно пояснил сидевший на заднем сиденье в окружении четвероногих Масло. – Раз табу – все ясно, запросто можно в дыню схлопотать за дурные вопросы. А мог бы и не интересоваться – смотри какой довольный. Как кобель после ударной вязки. Че тут непонятно…

– Лица берегите, фимозы, – посоветовал Рудин, опять же не разлепляя век. – С языками дружите. Этот маленький комочек плоти зачастую приносит неприятности всему могучему организму. Особенно двум большим кускам мяса, которые в обиходе именуются «жопа».

– Ясно, – констатировал Масло. – Очередной припадок словоблудия. Признак состоявшейся накануне наиударнейшей «вязки». Этакой огромадной «вязищи»… Все-все, уже молчу…

Вскрыв тайник и обнаружив подмену, Рудин сильно не удивился. Принадлежность «зубра» вычислять не понадобилось – он неоднократно видел его у Толхаева и сразу же связал с событиями прошлого воскресенья. Несколько насторожило другое: отсутствие рудинского «ИЖа» и тот факт, что Толхаеву удалось обнаружить тайник. Следил, что ли? Ну ладно, пусть следил… Но для чего ему «ИЖ»?

– Тут, хлопцы, дядя Гриша балуется, – Рудин счел нужным прояснить ситуацию соратникам, не вдаваясь в подробности, поскольку, обнаружив подмену, они от удивления разинули рты и принялись активно озираться по сторонам в поисках гипотетических врагов – сработал непреходящий армейский инстинкт. – Никаких врагов… Однако даже и не знаю, за каким чертом ему мой «ИЖ» занадобился, и вообще – как он нащупал наше местечко… Финтит чего-то…

– Это тоже его? – Ваня Соловей потащил из дальнего угла схрона целлофановый пакет, развернул и достал из него сотовый телефон, к которому скотчем была прикреплена записка.

Рудин взял листок, на котором ровными печатными буквами было выведено: «Возьми. До четырех утра не включай. От четырех до шести утра будь на приеме – позвоню и все расскажу. Григорий».

– Ниче не понял, – буркнул Соловей. – Он в последнее время часто бухает?

– А и не надо ничего понимать, – легкомысленно отозвался Рудин, пряча телефон в карман и поджигая записку. – Сказано – от четырех до шести, значит, так и будет. Тогда все и узнаем – зачем раньше времени мучиться в догадках?

– А ты его почерк знаешь? – неожиданно поинтересовался Масло.

– Приблизительно, – ответил Рудин. – Видел, как он пишет… А что?

– А вдруг это подстава? – осторожно предположил Масло. – Если кто-то другой записку накатал, карабин подсунул, «ИЖ» стырил…

– Стырил телефон у Григория, стырил «зубр» из его сейфа, самого Гришу шлепнул и теперь плетет против нас козни, – живо подхватил Рудин, издевательски погладив соратника по бритой голове. – Ты, наверно, детективов обчитался, боец. Ага? Нет, если ты мне, дураку, доходчиво объяснишь, за каким хером мы кому-то понадобились, чтобы против нас козни плести, я тут же затрепещу, проникнусь и убегу отсюда подальше к чертовой матери. Ну?

– Черт его знает, – после минутного размышления пожал плечами Масло. – Оно, конечно, – кому мы нужны… Только не нравится мне все это… – тут Масло быстро раскидал карабин, посмотрел ствол на просвет и многозначительно подмигнул Рудину:

– Кстати, карабин стреляный, смотри – ствол в копоти. Минимум два раза с него шмальнули… А?

– Пиши рапорт – уволим, – скучным голосом ответил Рудин, он прекрасно знал, когда этот самый карабин «стрелянный», при каких обстоятельствах. – Вот и возьми, почисти его – времени навалом до темноты. Дядя Гриша тебе спасибо скажет…

Соратники разобрали оружие и принялись готовиться к предстоящей ночной работе. Рудин взял резервный «ИЖ» – необходимо было подготовить его к ратному труду, пристрелять, пока светло, выверить оптику. Легкое чувство досады на секунду возобладало над благодушием – угораздило же Толхаева взять именно его «ИЖ»! Как любой воин, Рудин не любил, когда пользовались его оружием, – побывав в посторонних руках, оно становилось ЧУЖИМ. В мирное время это не так важно, а на войне… на войне от таких мелочей иногда зависит твоя жизнь.

– В маразм впал – так определил Рудин поведение шефа после недолгих размышлений. – Состояние благостной эйфории, вызванное встречей с Алисой, довлело над всеми остальными мелочными проявлениями эмоционального плана. – Вот толкну твой карабин налево, тогда попрыгаешь. Одна инкрустация чего стоит…

Неспешно приводя в порядок амуницию, Рудин отвлеченно рассуждал о разных мелочах, иногда озаряясь широкой улыбкой при воспоминании о событиях в Алисиной квартире. «Алиса… Ах, Алиса – что в тебе такого?»