Они выскользнули из города и помчались по пустынному шоссе, среди серых холмов и редких бензоколонок. Заря над холмами была голубая, небо над ней оставалось по-ночному черным.

Впереди из темных холмов возникло что-то светлое, огромное, дышащее. Шоссе внезапно кончилось, оборвалось перед огромным песчаным барханом. Вдоль него сумрачно, с белыми барашками прибоя, открылось море и стояла заря, в которой что-то дышало, наливалось нежной синевой.

Машина подкатила к тенту, где на площадке стояли в ряд квадроциклы, желтые, черные, красные, отливая стеклом и хромом. К машине подскочил служитель и стал жестикулировать, показывая на квадроциклы, на бархан, на синюю зарю. Алжирец рукой подозвал Торобова, указал на заднее сиденье желтого квадроцикла. Служитель вручил обоим защитные очки. Алжирец тяжко плюхнулся на переднее сиденье. Завел мотор, и они вынеслись из-под тента на волю.

Волна песка подхватила машину, и та рванулась вверх, рыхля мягкую борозду. Пахнуло сладким ароматом, окружило пышными ворохами. Они вознеслись на гребень, где бархан превращался в тугую лопасть с отточенной кромкой, в которой застыл вихрь ветра. Лопасть колыхнула машину, закрутила в вираж. Квадроцикл обвалил язык песка, ухнул в седловину и с ревом стал взбираться на другой песчаный бугор. Рыхлил шелковистую гору, взметал фонтаны песка. Песчинки стучали в стекла очков, кололи щеки. Машина взлетела на бархан и тут же ухнула вниз, так что захватило дух. Пронеслась в свободном полете и мягко ударилась четырьмя колесами о дно седловины. Упруго подскочила и помчалась, кренясь, чиркая бархан двумя колесами.

На вершине открылась бескрайняя пустыня с зарей, с морем, с белой бахромой прибоя. Торобов, вцепившись в рукоятки, видя перед собой могучую спину алжирца, готовясь к заветному выстрелу, восхитился стихией моря, песка и неба. Сюда, после всех виражей и кружений, принесла его отточенная лопасть судьбы.

Он увидел на отдаленном бархане другой квадроцикл с наездником. Маленькое пятнышко на белой глади песка. Алжирец повернул машину в сторону удаленного наездника и погнал ее. Торобов различил черно-красный узор машины, ездока в белой рубахе и очках. Тот тронулся с места. Помчался, разрезая склон, вздымая бурун.

Они летали по пустыне, взмывали к небу и рушились в мягкие впадины. Пустыня нежно волновалась вокруг, словно множество обнаженных женщин с округлой грудью, мягкими животами, плавными бедрами нежились под зарей. Заря расцветала, в ней появлялись розовые и желтые нити, пески белели, светились, из них исходило сияние. Два квадроцикла бешено гонялись один за другим, выписывая вензеля. Черно-красная машины взмыла на вершину и встала. Желтый квадроцикл, глуша мотор, подкатил и встал рядом. Наездник черно-красной машины спустился с седла, снял очки, и Торобов узнал Фарука Низара.

Он уже не был тем молодым щеголеватым майором иракской армии с пушистыми бровями, наивным романтическим взором, с милой улыбкой на пунцовых губах. Его лицо было коричневое, обветренное и обугленное неведомым жестоким огнем. Этот огонь вытопил всю его свежесть и молодость, оставил на лице вмятины, морщины и складки. Жесткая бородка прикрывала рубец под нижней губой. Глаза были жесткие, насмешливые, окружены трещинами темных морщинок. И только брови оставались густыми, пушистыми, уцелевшими среди пламени.

– Здравствуй, дорогой Леонид, – произнес Фарук Низар, шагнув навстречу.

Торобов покинул седло. Почувствовал, как тяжелые руки алжирца ощупывают его с головы до пят. Алжирец вытянул из-под ремня кольт, показал его Фаруку Низару и сунул себе в жилетку.

– Здравствуй, дорогой Леонид!

Они обнялись, коснулись друг друга щеками. Торобов, чувствуя сухую коросту его лица, видел за его спиной лазурное море, белые валы пустыни и зарю, которая из синей становилась желтой и розовой. В ней расплавилась золотая жилка.

– Сколько же лет мы не виделись, дорогой Фарук? Сколько времени прошло с тех пор, как мы сидели на берегу Тигра и вкушали чудную, испеченную на углях рыбу? А наша поездка в Вавилон. Твоя милая жена показывала нам этих гончарных чудищ с лапами орла, головой льва и хвостом змеи. И ты пророчески заметил, что это образ грядущего XXI века. Скажи, как поживает твоя очаровательная жена и твой смышленый талантливый сын?

– Жену и сына убила американская крылатая ракета, когда они по моему настоянию покидали Багдад. А вавилонских чудищ скололи со стен американские солдаты и продали на черном рынке. Ты видишь, я был прав. Наш век имеет когти грифа, башку рыкающего льва и жалящий хвост змеи.

– Прими мои соболезнования, Фарук. Американские крылатые ракеты летают по миру, как ядовитые осы. Смертельно жалят детей и женщин. Знаю, ты много вынес за эти годы. Больше нет благоденствующего Ирака, нет уютных семейных очагов.

– Нас погубили не крылатые ракеты американцев. Нас погубили предатели в гвардии и разведке. Саддам Хусейн до последнего не верил, что его предадут любимые генералы. Что они пустят американцев в Багдад. Он не верил даже тогда, когда на него надевали петлю. Что может быть страшнее, когда друг уверяет в дружбе, а сам замышляет убийство? Не так ли, дорогой Леонид?

– Но ведь ты сражался. Тебя они не купили. Тебя не сломили.

– Меня взяли в плен под Киркуком. И я год просидел в Гуантанамо вместе с моими друзьями-офицерами. Нас пытали, выведывали сведения о подполье, куда ушла часть патриотов разведки. Мне вкалывали препараты, от них голова становилась огромной, как земной шар, и в ней клубились кошмары, страшнее которых я ничего не знаю. Я согласился сотрудничать с американцами, как и некоторые мои друзья. Американцы завербовали нас, создали сеть диверсионно-разведывательных групп и перебросили в Сирию. Они дали нам деньги, оружие, и мы начали войну против Башара Асада. Но очень скоро мы истребили наших американских кураторов и с помощью богословов, историков и гениев разведки создали то, что теперь зовется «Исламским государством». Оно лишь отчасти дело рук человеческих. Аллах вдохнул в него Свою волю, и оно непобедимо. Можно разгромить ракетами и бомбами колонну машин на дороге, но Аллах не боится ракет и бомб. Мы непобедимы, как непобедим Господь.

– Мне казалось, Фарук, что ты не отличался особой религиозностью. В наших разговорах мы никогда не касались богословских тем. Ты не ходил в мечеть.

– Моя мечеть – Гуантанамо. Туда ты входишь безбожником, а выходишь воином Аллаха. Нас всех, потерявших Родину, переживших предательство, похоронивших любимых и близких, посетило откровение. Всех разом, всех мучеников и героев. Мы преображенные люди, которым был явлен Бог. Нас миллиарды, мы населяем все континенты, и нашими смертями и подвигами сотворяется «Исламское государство».

– Но с вами воюет жестокий изощренный Запад. Он знает все ваши слабости, все ваши уязвимые места. Он направит на вас все свои военные технологии, все ухищрения. Он перессорит вас, внедрит в ваши ряды предателей, заразит смертельными болезнями.

– Миллиарды людей на земле проснулись от сна. Им всем явился Аллах. Им всем открылось учение о божественной справедливости. И они не боятся за нее умереть. Мы не боимся умирать, а люди Запада боятся смерти. Они боятся потерять свои дворцы, бриллианты, дорогие кушанья, развратные удовольствия. Они больше не верят в бессмертие. Мы знаем, что смерти нет. Смерть – это точка преломления, через которую проходит луч света, покидая землю и попадая в рай. Так думают миллиарды шахидов, которые сметут безбожный кровавый Запад.