Торобов, вслед за ним и комбатом, добрался до кромки и лег, озираясь.

Впереди открывалась залитая солнцем седловина. Она полого восходила к вершине холма, на котором виднелись брустверы окопов и стояла легкая гарь, быть может от невидимого костра. В стороне, на соседних холмах, виднелся монастырь. Белели постройки, возвышалась колокольня с крестом, который горел на солнце. По седловине, разбросанные, темнели бугорки – недвижные тела тех, кто погиб при недавней атаке. У некоторых отсвечивали автоматы.

– Вы начнете атаку, и я и мои операторы пойдем вместе с вами. Вы продемонстрируете тактику, какой вы обучали своих бойцов. Наш фильм будет учебным пособием, рассказывающим, как надо сражаться за «Исламское государство» и умирать за Аллаха. Его будут показывать в окопах, в домах, в мечетях. Враг, который посмотрит в Интернете наш фильм, поймет, что он обречен. Нам нужна предельная достоверность. Через десять минут начинаем. Солнце благоприятствует съемке.

Они вновь спустились в низину. Комбат окриком поднял бойцов. Те строились, опускали рядом с собой тяжелые пулеметы, звякали гранатометами. У многих за спинами расходились лучами заостренные стрелы гранат.

Комбат расхаживал перед ними, остановился и стал говорить:

– Братья, вас родили разные народы и земли, вас кормили молоком разные матери. Но вы приехали сюда, повинуясь Небу, каждый из вас слышал один и тот же голос – голос Всевышнего. Теперь все мы родные братья, у нас одна мать – наша вера, и один отец – пророк Мухаммед. Сейчас мы пойдем вперед под огнем пулеметов, и не все дойдут до вершины. Тот, кто умрет в начале атаки, первым попадет в рай и будет встречать в раю тех, кто умрет позже. И все шахиды, умершие во время атаки, станут встречать в раю тех, кто останется жить и проживет долгую жизнь. Я всегда был с вами и буду с вами сейчас. Первым пойду в атаку. Дамаск ждет вас, его прекрасные дворцы и мечети, его богатые магазины и красивые женщины. Аллах Акбар! – Он выбросили вверх кулак.

Строй громогласно, пылко, единым дыханием вторил:

– Аллах Акбар!

Операторы шли вдоль строя, вели камерами, приближали их к лицам, молодым, страстно взирающим, побледневшим от предчувствия близкого чуда, боли, взлета в сияющую бесконечность. О ней вещала им лазурь мечетей, синева небес, могучий и любящий голос Творца, Который сотворил цветы и звезды, города и дороги, людей и птиц и требует от каждого лишь смерть в бою, чтобы дивное творение Господа не погибло, не померкло, одарило каждую жизнь несказанным блаженством. Оператор в синей блузе с серьгой в ухе вел камерой от лица к лицу. Камера маленьким стеклянным хоботком впивала с их лиц эту сладостную мечту, как пчела впивает нектар, облетая цветок за цветком.

– За мной! – приказал комбат и стал упруго взбираться по склону, увлекая других. В его руках оказалось знамя, черное полотнище с белоснежной вьющейся надписью: «Нет Бога кроме Аллаха и Мухаммед пророк его!» Другое знамя, поменьше, с той же белой, похожей на виноградную лозу надписью, сжимал молодой боец с тонкой шеей, острым юношеским кадыком и маленькой бородкой на красивом лице.

Батальон лежал у обреза низины, скрытый от противника. Торобов поднимал голову, видя солнечное пространство седловины, по которой покатится атака. Ему казалось, в этой пустоте образовался таинственный коридор, невидимый световод, по которому побегут атакующие, помчатся горячие молодые тела, полетят души, излетевшие из убитых тел.

Чадила гарью удаленная вершина холма, золотился монастырский крест. Торобов не понимал, чьей неведомой волей он включен в чужую войну, в чужую атаку, одну из бесчисленных, где одни одухотворенные люди стремятся убить других. И что значит для его жизни эта смертоносная атака, в которую был занесен, словно случайная песчинка? Кому расскажет о ней? Перед кем покается?

– Аллах Акбар! – прорычал комбат. Оттолкнувшись стопой, вскочил и, размахивая знаменем, тяжело побежал на склон. За ним молодо, ловко, с радостью и азартом вскакивали бойцы и длинными скачками неслись наверх, выставив гранатометы и пулеметы. Бежали операторы с камерами. Бежал Зольде с какой-то струящейся, змеиной стремительностью.

Торобов неловко поднялся, попытался бежать, но тут же задохнулся. Пошел тяжело, пропуская мимо волну атакующих, молодого знаменосца, на лице которого сияла восхищенная улыбка.

Вал прошелестел, протопал, сипло продышал, и Торобов, отстав, видел, как течет вверх поток атакующих, как вьются два знамени, блестит, удаляясь, оружие.

На вершине холма, на размытой кромке затрепетал огонек пулемета, следом другой, третий. Загрохотало, и в рядах атакующих началось смятение, несколько бойцов упало, их обегали, вокруг других останавливались, наклонялись, пытались помочь. Молодой знаменосец стал спотыкаться, падать, тянул ввысь знамя, а сам оседал, поворачивался вокруг древка, как вокруг оси. Рухнул, выпустив стяг. Комбат, развевая знамя, что-то кричал. И его крик, колыхание черного полотнища с белой вязью перестраивало лавину атаки. Гранатометчики выстраивались в рваную цепь, пускали гранаты. Дымные стебли летели к вершине, взрывались на кромке, глуша огневые точки. Пулеметчики пробегали сквозь их неровную цепь, открывали огонь, били от животов на бегу, рыхля и туманя кромку. Пока грохотали ручные пулеметы, гранатометчики вставляли в трубы остроконечные гранаты и били по вершине, накрывали ее вспышками и клубами разрывов. Пропускали сквозь свои ряды пулеметчиков. И все это грохочущее, дымящее скопище удалялось от Торобова, приближаясь к вершине. Загудел, зарокотал, мешаясь с пулеметным грохотом, стоголосый рык: «Аллах Акбар!» И весь склон, как упругая ткань, стал стягиваться к вершине. Было видно, как навстречу с вершины ринулся встречный поток, и оба потока смешались, спутались, стреляли, пронзали друг друга огненными иглами, слипались в клубки, катились вниз по склону.

Торобов шел туда, где ревела рукопашная. Задыхался, без оружия, не понимая смысла своего восхождения, чувствуя влекущую его безымянную волю, от которой он не мог уклониться.

Темный ком стреляющих и орущих достиг вершины, перевалил и скрылся, и там, где исчезли люди, кануло черное знамя комбата, продолжали стрелять и реветь, окутывая вершину бледной солнечной пылью.

Торобов останавливался, тяжело дышал и снова шел. Курт Зольде кружил по склону, указывая оператору в синей блузе, что ему должно снимать.

– Вот этого, с оторванной рукой! – Он наклонялся и вкладывал в оторванную руку автомат. – Рука героя оторвана, но продолжает стрелять!

Подошел к знаменосцу, потерявшему в падении знамя. На молодом лице все еще светилась блаженная улыбка. Зольде вкладывал в мертвые руки шахида черное знамя, расправлял ткань, чтобы видна была священная надпись.

– Герой убит, но он не выпустил знамя. На лице его улыбка, потому что он видит рай.

Торобов сел, чувствуя, что сердце его может разорваться. Вокруг него на жухлой траве лежали убитые. Два или три человека пытались подняться и снова падали, замирали. Он заметил, что у его пыльного башмака расцвел крохотный синий цветочек, вестник весны. Его не затоптала атака, не затоптал пыльный башмак Торобова.