— Дождемся конца, потерпи…

Мелькали кадры. Царскосельские покои, невеста князя Чегодаева одна. Врывается Распутин, в глазах искры похоти (Ира сжала ему руку). Приблизился, дышит сладострастно в лицо. «Поверни голову, Наташа, — вещает на хорошем английском, — посмотри в окно. На небосклоне осталась одна-единственная звезда, лети за ней в кромешной тьме! (Дует на свечи в канделябре, в комнате мрак.) Смотри на звезду, — гладит ей волосы, точно убаюкивая, — смотри, иначе исчезнешь навсегда!» Хватает едва не падающую в обморок девушку, тащит на кровать. Затемнение…

«Он был в ее спальне! — врывается в покои Павел. — Я убью его!»

Стреляет — тщетно! — коварный соблазнитель жив, сардонически смеется — пуля попала в надетые под рубаху латы…

В зале нечем дышать, крутятся вентиляторы, разгоняя смесь духов и пудры. Стрекочет за спиной кинопроектор, пучок мерцающего света льется на экран.

У царицы, наконец, открылись глаза на происходящее: негодяй рвется к власти, губит империю, помогает ее недругам.

«Вот вам моя рука, Павел, спасите государя и Россию!»

Создатели ленты по-своему ему польстили: Чегодаев расправился с негодяем, по сути, в одиночку. Сам застрелил в подвале дворца (отчасти верно), сам добивал — не резиновой гирей, как было на самом деле, армейским палашом, сам утопил в ледяной проруби с криком: «Убирайся обратно в преисподнюю!» Остальные персонажи, участвовавшие в покушении, включая безымянного светского друга Чегодаева и думского депутата Кропоткина, выглядели статистами, пособниками светлейшего убийцы, не больше того…

Уходил он из кинотеатра со смешанными чувствами. В фойе их догнала темноволосая южанка с алой розой в волосах, представилась: Мерседес де Акоста, поэтесса, драматург, киносценарист.

— Да, я слышал о вас, мадам, — поклонился он.

— Представляю себе, что именно, — засмеялась она.

За красивой испанкой тянулась скандальная слава: поступки за гранью приличия, нашумевший роман с кинозвездой Гретой Гарбо.

— Хотела вам только сказать, господа: я была в числе сценаристов ленты, отказалась наотрез написать эпизод с соблазнением Наташи, поскольку, в отличие от уволившего меня за это совладельца «Метро — Голдвин — Майер» Ирвинга Тальберга, знаю русскую историю… Счастливо, месье и мадам! — побежала к выходу.

Дочери, на удивление, картина понравилась, в особенности душка Джон Берримор («Как он колол, папка, саблей этого паршивого попа, настоящий Дартаньян!»); утомившаяся Ира, у которой разыгралась мигрень, молчала.

Он сидел в авто, углубленный в мысли. С одной стороны, кинематограф, греза, развлечение для публики, понятия не имеющей о русской истории и об истории вообще. Снято прилично, первоклассные исполнители. Шоу, как говорят американцы. Вот ведь как бывает: он написал в свое время — правдиво, аргументированно — книгу о конце Распутина и ничего, кроме газетной брани и насмешек, взамен не получил, а высосанная из пальца, поданная вкривь и вкось голливудская клюква на тот же сюжет принята на ура, шагает победно по миру, делает неслыханные сборы. Обидно, что и говорить…

— Феля, какое это имеет к нам отношение? Ну, сам подумай.

— Прямое. Как ты не поймешь? Слышала, что сказала эта американка! На весь мир показали, как тебя насилует грязный поп!

— Да не меня, помилуй! Какую-то Наташу. Невесту какого-то Павла.

— Что значит, какого-то Павла? Князя, положившего конец распутинщине!

— Положим…

— Он играет меня, меня, Ирочка! Я его прототип! А прототип Наташи ты, мой ангел!

— Господи, о чем мы говорим…

Время было за полночь, стучали в темноте часы.

— Я подам на них в суд.

— За что?

— За клевету на тебя.

— Тебе не надоели суды, Фелюша?

— Надоели. Но это дело я так не оставлю.

— Судиться с могущественной киностудией! Ты представляешь, что это такое?

— Плевать мне на их могущество! Я Юсупов!

— Все, Феля, — она повернулась на постели, — у меня нет больше сил, я сплю.

Окружающие в один голос убеждали: чистой воды безумие! Судиться из-за того только, что в фильме на историческую тему герои ведут себя по-иному, нежели было на самом деле? Так ведь на то оно и искусство, у него свои законы, персонажи не обязаны быть копией реальных личностей, без закрученной интриги и пикантных сцен исторический боевик никому не интересен.

Он не слушал ничьих доводов: подаю иск за попрание чести и достоинства жены — баста! Слышал звук походной трубы: предстоит грандиозный скандал! Пресса, репортеры, интервью. Позади тоскливая полоса неудач, рожи кредиторов, безденежье — князь Феликс Юсупов вышел в бой за правду и справедливость, снова в центре общественного внимания, о нем говорят, ему рукоплещут, верхогляды-американцы, судящие о русской истории по вульгарным анекдотам, будут посрамлены, публично извинятся, заплатят отступные… Есть риск, безусловно, можно проиграть. Неудача грозит обернуться немалыми денежными потерями. На него возложат судебные издержки, противная сторона сама вправе подать встречный иск. Что делать: кто не рискует, тот не пьет шампанское. Так, кажется…

Требовались деньги на адвокатов, судебные расходы. Знакомые кредиторы после неудач с пошивочными ателье и проигрыша дела Виденеру в ссудах отказывали. Выручил шурин Никита, познакомивший его с бароном Эрлангером, рискнувшим немалой суммой во имя благой цели.

Вперед, и да поможет нам бог!

В Лондон, где должны были начаться слушания, он летел из экономии самолетом. Болтало неимоверно. Вблизи английского берега в машине что-то разладилось, они стали снижаться с пугающей быстротой, сидевший рядом с портфелем на коленях Буль произнес меланхолично: «По-моему, ваше сиятельство, мы летим с вами в царство небесное».

Берег, к счастью, был недалеко, машина с чихающим мотором приземлилась с грехом пополам на краю летного поля. Лил с низко опущенного неба холодный дождь со снегом, мокрые как губки, они поплелись следом за дежурным с раскрытым зонтиком к зданию аэропорта.

Ира была уже в Англии, приехала на другой день из Виндзора, они поселились в гостинице, поближе к адвокатам.

28 февраля 1934 года, начало слушаний. Они идут из отеля пешком: до королевского Дворца правосудия на Стрэнд-стрит рукой подать. Ира прячет лицо в воротник котиковой шубки, отворачивается от ветра. Молчаливые служащие в позументах провожают их по лестничным переходам до распахнутых резных дверей, они входят в поместительный зал — гул людских голосов, сотни глаз устремлены в их сторону. Свободных мест для публики в партере и на балконах нет, снуют в проходах репортеры, устанавливаются треноги фото— и кинокамер. Большое мировое представление, Феликс, держись!

Их усаживают на отдельно стоящую скамью напротив возвышения для судей, рядом защитники, светила лондонской адвокатуры сэр Патрик Хейстингс и мэтр Говард Брукс, дерущие с клиентов хорошие гонорары за умение выигрывать запутанные дела.