— Люблю Некрасова! — отплевывался он. — И не люблю евреев!

Вернулся в четвертом часу утра с попойки у Бони де Кастеллана. Выпили изрядно, дурачились, танцевали с какими-то девицами под граммофон. Были, кажется, кавказцы из «Шахерезады», он пел, выхватив у одного гитару, «Не вечернюю».

— Позвольте, ваше сиятельство!

Явившийся камердинер помогает ему подняться, надеть халат.

— Кофе завари!

— Не поздно? — топчется тот у входа.

— Давай, давай, не поздно.

Гулял все последние дни, завивал горе веревочкой. Шлялся по притонам, подцепил кафешантанную певичку, отправил спустя неделю ко всем чертям. Не прятался — плевать на сплетни, преследующих по пятам репортеров желтых газетенок: греши, не греши, все одно ославят.

Кофе был ни к черту, надо было разбудить повара. Хлебнув из чашки и пополоскав во рту (запах отобьет), он идет в спальню жены.

Ира не спала, читала. Или делала вид.

Он прилег рядом.

— Не серчай, Ириш.

— Феля, когда это кончится?

— Кончилось, сегодня. Клянусь, родная, — целует в плечо. — Что ты читаешь? — берет из рук книгу. — А, Фицджеральд? Нравится?

— Очень. Мы же видели фильм в Лондоне, помнишь? «Прекрасные и проклятые». По этому роману. Мне Бэби посоветовала, они с девчонками от Фицджеральда без ума. В нем фактически история его отношений с женой. Богатые люди, без предрассудков, ведут богемный образ жизни, эпатируют общество.

— Вроде меня, — говорит он с печалью.

— Ладно, — прильнула она к нему. — Ты лучше.

— Нарисовала что-нибудь сегодня?

Она чудесно рисует. Акварелью, цветными мелками. Фантастические образы, нездешние существа с огромными глазами и странными взглядами. Увлекла и его. У него ангельских созданий не получается, напротив — жуткие монстры. Садился за стол, побуждаемый какой-то неведомой силой: что будет рисовать, не знал. Водил карандашом и ручкой, выходили родичи химер, хвостатые чудища, подобие средневековых аллегорий.

— Вот, посмотри, — показывает она свежую акварель. — Бэби понравилось. Она главный мой ценитель.

— Как выросла, а! Без пяти минут невеста.

— Чего ты хочешь, Феля, скоро пятнадцать. Крутит день и ночь пластинки с любимым своим Морисом Шевалье.

— Француженка по всем статьям.

Они говорят о дочери, он трогает ладонями виски.

— Голова раскалывается.

— Да, да, возьми в тумбочке аспирин, выпей.

Когда он возвращается в спальню, она уже спит, прикрыв лицо книжкой.

«Бог мой, — ворочается он в постели. — Какой же я все-таки скот! Мизинца ее не стою!»

Здоровье Сандро вызывало в последние месяцы серьезные опасения, теща отвезла его на Лазурный Берег, в Ментону, на виллу старых приятелей Чириковых. Там он и скончался зимой тридцать третьего года на руках у жены и дочери.

Едва они вернулись после похорон и траурных мероприятий домой, пришло известие: в Америке выпущен кампанией «Метро — Голдвин — Майер» и демонстрируется в кинотеатрах фильм «Распутин и императрица», где в числе прочих исторических персонажей фигурирует он с женой.

Опять Распутин! При жизни ему, похоже, не освободиться от тени проклятого оборотня. На том свете, по всей видимости, тоже…

Задуманная с размахом, рассчитанная на кассовый успех американская картина широко рекламировалась мировой прессой. Ведущий режиссер — бывший россиянин, поляк по национальности Ричард Болеславский, игравший когда-то во МХАТе у Станиславского, в главных ролях голливудские звезды, включая легенду американского театра и кино, блестящего исполнителя шекспировских ролей Джона Бэрримора, его брат Лайонел, сестра Этель. Занятно!

Выход ленты на экран подогревался событиями дня — мертвецы вмешивались в накаленную и без того атмосферу эмигрантских политических баталий. Явилась нежданно-негаданно с того света избежавшая якобы расстрела младшая дочь государя Анастасия, некоторые члены императорской фамилии ее признали, предстояли судебные слушания по ее притязаниям, в монархических кругах Парижа царила паника: кто же, наконец, истинный претендент на российский престол? А тут еще не вовремя напоминание о Распутине, покойная государыня с ее роковой ролью в событиях последних лет империи, расчесывание незаживших ран — публика в день парижской премьеры валом валила во «Дворец кино» на Больших Бульварах.

Он с женой и дочерью сидели в партере, раскланивались со знакомыми. Кресла и ложи занимали великие князья, прошел в первые ряды «местоблюститель» Кирилл Владимирович в сопровождении адъютанта, прошествовала мимо, кивнув головкой, Матильда Кшесинская с мужем, помахала из рядов журналистка Надежда Тэффи, над фельетонами которой хохотал весь эмигрантский Париж.

Погасла люстра на потолке, ерзавшая рядом дочь захрумкала леденцом, по засветившемуся экрану побежали титры.

Начальные кадры: русская кинохроника. 1913 год, трехсотлетие Дома Романовых. Крестный ход, улицы запружены толпой. Все знакомо, словно было вчера: ожило в памяти, наполнило грустью и теплом душу. Торжественная литургия в Александровском соборе. Похожий на Дон Кихота царь, царица, великие княжны. Собравшийся у стен Зимнего дворца народ требует показать наследника, мальчик с сабелькой на поясе выходит на балкон — толпа на коленях, ревет от восторга, кидает в воздух шапки.

— Папка, когда же покажут тебя? — ерзает в кресле Бэби.

— Пожалуйста, помолчи, — шепчет он ей на ухо.

— Ну, скучно же!

Он ждал с нетерпением развития событий. Вот, наконец: князь Павел Чегодаев, исполняемый брутальным Джоном Бэрримором, объясняется в любви (почему-то в царских покоях) великой княжне по имени Наталья. Появился Святой Человек из холодной Сибири с лицом и бородой американского квакера. Посрамляет придворных эскулапов с озабоченными физиономиями, которым не удается помочь больному наследнику, снимает с помощью гипноза мальчику боль… Распутин в гостях у князя Чегодаева, жрет с подноса пирожные, несет ахинею, кричит: «Я буду править Россией!»

В зале смех, свистки.

Сцена в Царском Селе. В комнате наследника Распутин сажает мальчика в матроске за микроскоп, заставляет силой смотреть, как увеличенный окуляром до чудовищных размеров муравей пожирает, разрывая на части, бьющуюся в агонии муху. Цесаревич в ужасе, Распутин кричит: «Видишь, Алеша? А? Муравей — народ, а муха твоя — аристократ. Ты должен стать муравьем, у нас с тобой будет его сила. Сожрем аристократов, Россия будет наша!»

В спальню врывается князь Чегодаев, пытается вырвать из рук Распутина наследника, мальчик с исказившимся до неузнаваемости зверским лицом (подействовало внушение!) кусает его в локоть.

В зале топали ногами, публика вставала с мест, уходила, он с трудом удерживал в кресле жену: