Проводившуюся при императорской поддержке «реформу» Льва IX можно считать восходящей к традиции каролингского периода. Однако после смерти Генриха III в 1056 году среди реформаторов наметился раскол. Одни считали приемлемым и далее действовать с оглядкой на императорский двор, другие полагали, что главная роль в реформировании должна принадлежать исключительно духовенству. В конце концов верх – хоть и не без труда – одержали вторые, возглавляемые Хильдебрандом / Григорием VII. Когда Григорий окончательно рассорился с Генрихом IV (первоначальным поводом для конфликта послужила смута в Милане, а не богословские вопросы), тот в 1084 году занял Рим и при значительной поддержке Церкви рукоположил собственного папу, Климента III (1080–1100). Светская верхушка Рима в основном выступала на стороне Григория VII, но, когда его союзники, нормандцы из южной Италии, сожгли часть города, чтобы помочь ему бежать, большинство римлян поменяли свои убеждения, и Климент удерживал Рим почти до конца жизни[204]. У второго преемника Григория VII, Урбана II (1088–1099), сторонников в Риме было мало. Если его сторона и завоевала в конце концов широкую поддержку, достаточную, чтобы в последний год соперничества пап утвердиться в Риме, то лишь благодаря еще одному нововведению в духе Льва IX (и если на то пошло, собраний «Божьего мира»), только в совершенно иной политической обстановке – созыву церковных соборов со значительной долей светского контингента, но под выраженным руководством клира в разных городах северной Италии и Франции. В их число вошел и Клермонский собор 1095 года, продемонстрировавший торжество харизматичного лидерства (и вместе с тем точного расчета), – на этом соборе Урбан призвал к Первому крестовому походу[205]. После 1100 года сопротивление партии Григория – Урбана довольно быстро сошло на нет. По сути, уже к началу XII века независимость духовенства от светской власти все больше воспринималась как должное, а женатое священство в Западной Европе, наоборот, становилось все большей редкостью[206]. (Для сравнения: в Византии, не затронутой этими событиями, все оставалось по-прежнему.) Духовный водораздел между клиром и мирянами с тех пор обозначился резче, и главенство папы в церковной иерархии в Западной Европе тоже признавалось все отчетливее, по крайней мере теоретическое. В этих новых условиях морализаторская политика верховных правителей, как у Карла Великого и Людовика Благочестивого, встречалась гораздо реже; папы считали, что подобная инициатива должна исходить от них, а королю, который, несомненно, обязан был подчиняться папе, отводилась гораздо более светская роль, чем прежде.

Даже сегодня поразительное количество историков ведет повествование о церковной «реформе» конца XI века в триумфальном ключе, деля участников на «хороших» и «плохих», причем делают это и историки протестантского толка, хотя для протестантизма брачные узы духовенства и светское участие в церковном выборе – явления безусловно положительные. Но суть совсем не в этом. Наша задача – разобраться, каким образом и на каких основаниях победила григорианская сторона «реформаторского» движения. И здесь нам придется вернуться к локализации политики. О той или иной «реформе» задумывался любой честолюбивый представитель Церкви XI века (как, собственно, и любого другого периода), но инициатива, как мы уже видели, к этому времени не обязательно должна была исходить от централизованной власти, то есть императора или папы. Поскольку практическая политика тяготела к локализации, у «реформы» тоже имелись собственная локальная логика и динамика, а также различные местные очаги, как мы наблюдали на примере монастырей, «Божьего мира» и патарии, а теперь и римских пап. Тенденция набирала силу. Епископские соборы созывали повсюду, монастыри реформировали, повсеместно основывали новые пуристские монашеские ордена; собственную духовную «реформу» и новые подходы к пасторскому попечению могли внедрять также отдельные епископы и церковные капитулы (хорошо изученный пример – Верона)[207]. Эти процессы протекали независимо друг от друга и слегка разнились, а значит, остановить их было нелегко. Генрих IV и его союзники могли не пускать приверженцев григорианства на папский престол, но помешать Григорию, а тем более Урбану участвовать в местных «реформаторских» начинаниях на всем остальном Западе было не в их власти. При этом сложнее всего для таких пап было добиться, чтобы их принимали всерьез за пределами Рима еще во время борьбы за папский престол (Англия в числе прочих хранила нейтралитет почти на всем протяжении этой борьбы). Существовала традиция обращения к папе римскому за судом и утверждением, которую активно поддерживал и развивал Григорий, однако для этого папа должен был восприниматься как законный.

Таким образом, по всей Европе легитимность папы впервые проверялась на прочность отношением местной правящей верхушки[208]. Тем не менее Урбан, француз и к тому же клюнийский монах, пользовался во Франции популярностью, которую ажиотаж вокруг Клермонского собора только усилил. Франции в совокупности с христианской Испанией (которую дела германских императоров всегда занимали мало), по крайней мере половиной центральной и северной Италии и нормандцами в южной Италии вполне хватало, чтобы уравновесить и даже перевесить сильную поддержку, которую Климент III имел на большей части Германии и в некоторых областях Италии. Однако, когда победа осталась за преемниками Григория и Урбана – в лице Пасхалия II (1099–1118), гораздо менее предприимчивого, но не имевшего соперников после 1105 года, для него и следующих пап основная сложность заключалась в том, что церковная «реформа» по-прежнему проводилась на местной почве, не более чем с номинальной оглядкой на пап. И действительно, среди представителей международной Церкви XII века попадаются довольно крупные политические деятели, в частности Бернард Клервоский (ум. в 1153), который своей религиозной легитимностью не был обязан папству вовсе. Бернард, монах из строгого французского цистерцианского ордена и основатель собственного монастыря, приобрел духовный авторитет на волне стремительного успеха цистерцианства в начале XII века благодаря собственным многочисленным сочинениям, публичной аскезе, а также харизме и бескомпромиссности. Он главенствовал в церковной политике северной Франции 25 лет, не нуждаясь в поддержке со стороны пап, наоборот, во время следующей папской смуты, в 1130–1140-х годах, в Бернарде нуждались именно они[209]. Авторитет Бернарда демонстрирует, кроме всего прочего, что Церковь в этот период была не менее локализованной, чем светская политика. Да, в местной поддержке для харизматичных религиозных деятелей ничего нового не было, и да, обретенные Бернардом благодаря ей рычаги влияния на большей части территории Франции и Италии доказывают, что даже неофициальное церковное руководство обретало международный потенциал. И все-таки его выдвижение произошло снизу. В последующих столетиях папы будут доставлять будущим Бернардам куда больше проблем.