Реформаторских религиозных движений история христианской Европы знает немало. Таков удел религии, опирающейся на длиннейшее Священное Писание, где местами провозглашаются нравственные ценности, противоречащие моральным принципам того или иного политического или религиозного уклада, что раз за разом выясняют вдумчивые читатели. (То же самое происходило в исламском мире с Кораном, эпизодически, но интенсивно.) При Каролингах, как мы видели в главе 4, религиозно-политическая «реформа» (средневековые теоретики этим термином не пользовались, поэтому он останется в кавычках) имела большое значение. Тогда она была прерогативой королей и императоров, действовавших совместно с коллегиями епископов и аббатов, а также светской знати, и зачастую ими руководивших. Однако по мере локализации политической власти в X веке епископы начали искать иные источники легитимности помимо государевых (зачастую они находили их в сочинениях Григория Великого[194]); епископские соборы с этого времени тоже все чаще стали проводиться без королевского участия. И с этого же времени, особенно в XI веке, реформирующие группировки все больше дифференцировались на местном уровне и также не всегда действовали с оглядкой на верховную власть, пусть даже заботившие их проблемы – монашеская аскеза, целомудрие духовенства, духовное просвещение мирян, порочность симонии, то есть купли-продажи церковных должностей – редко представляли собой что-то новое. Тем не менее результаты этой локализации религиозной деятельности отличались от происходившего в предыдущие столетия. Рассмотрим их на примерах, область за областью, заканчивая деятельностью пап в Риме конца XI века, которая, по крайней мере изначально, была такой же локализованной, как и у других, но вскоре приобрела более широкое влияние на религиозную деятельность.

В 960-х годах в Англии началась монашеская «реформа», направленная на ужесточение монашеской аскезы. Проводилась она под покровительством и контролем короля Англии Эдгара и его ближайшего окружения и таким образом (целенаправленно) продолжала централизованную реорганизацию монашества, предпринятую во Франкской державе Людовиком Благочестивым полутора веками ранее. Однако английская реформа не ограничивалась монастырями: она в значительной мере затронула и кафедральные соборы, настоятели которых становились монахами и епископы которых также часто монашествовали. Тем самым английская Церковь приобретала монашескую окраску, почти не знавшую аналогов в Европе и определенно не имевшую отношения к Каролингам. Англичане пришли к этому сами[195].

Совершенно иное направление развития мы наблюдаем на примере независимого Клюни – монастыря, основанного в 910 году на окраине Бургундии Гильомом Благочестивым, герцогом Аквитании, но подчинявшегося не герцогам, а папе римскому. Клюни, монастырю, известному своей строгостью, часто приписывалась роль предтечи полностью независимой международной Церкви позднего Средневековья, притом что его аббаты, не происходившие в большинстве своем из крупных аристократических семей и не связанные ни с какой местной политической верхушкой (этому способствовало и географическое положение Клюни, находившегося в своего рода вакууме власти), имели очень тесные связи с рядом других светских правителей того периода – начиная с Альбериха, римского патриция (ум. в 954), покровителя аббата Одона в 930-х годах. Собственные земельные владения Клюни неуклонно прирастали благодаря пожертвованиям от светских семейств из разных областей, в результате чего монастырь активно строился и перестраивался. Беспрецедентность его положения заключалась в том, что он стоял во главе конгрегации монастырей, рассредоточенных на половине Западной Европы и подчинявшихся Клюни, а не местному правителю, будь то епископу или графу. В результате возникла международная, выходящая за сложившиеся политические границы сеть монастырей, связанных соблюдением общего устава и проработанного до мелочей литургического обряда. Впоследствии по тому же принципу будут организованы многие другие монашеские ордены[196].

Промежуточное положение между этими двумя крайностями – тесной связью Церкви со светскими властями в Англии и определенной степенью независимости от них в Бургундии – занимала Церковь Верхней Лотарингии (современная область Лотарингия во Франции) на западной окраине Германского королевства. Здесь епископы – Меца или Туля – совершенно самостоятельно, без светского вмешательства, реформировали местные монастыри, такие как Горце близ Меца или Сент-Эвр в Туле, но при этом были лично связаны с германским императорским двором. Так, Бруно Тульский (в сане епископа с 1026 по 1051 год), возродивший Сент-Эвр и соседний Муанмутье, происходил из высшей местной знати, состоял в родстве с королем-императором Конрадом II (который и назначил его епископом), герцогами Верхней Лотарингии и епископом расположенного неподалеку Меца, поэтому не представлял себя в отрыве от императорской власти[197]. Да, его деятельность была реформаторской и тоже нацеленной на ужесточение монашеской аскезы, однако велась она в особом лотарингском контексте, в котором, как в Англии и Бургундии, складывались собственный регламент и догмы.

Соборы или синоды епископов по-прежнему существовали везде, однако теперь они часто не только созывались независимо от светских властей, но и активнее критиковали эти власти. Среди известных примеров – соборы движения за «Божий мир» в центральной и южной Франции конца X – начала XI века. По сути это были местные церковные соборы, созывавшиеся епископами при активном светском участии. В дошедших до нас протоколах немало внимания уделяется бесчинствам местных сеньоров (особенно на церковных землях), которых Церковь надеялась урезонить посредством обетов, учреждения правил, расширяющих церковную неприкосновенность, а позже – ограничения военных действий определенными днями недели. Историкам не составляло труда вписать эти собрания в парадигму «феодальной революции», хотя в последнее время от этого уже снова отходят: движение за мир ни в коем случае не означало ополчения на сеньоров, которые сами к этому движению принадлежали. Порицание насилия вполне можно считать стандартной церковной риторикой (хотя это не означает, что насилие было выдумкой). То же самое относится к роли мирской власти в церковной «реформе»; разумеется, независимое руководство светским обществом здесь – непривычным образом – осуществляли епископы, но и графы, и даже короли могли взять – и незамедлительно брали – эту миссию на себя. Гораздо важнее, что эти соборы являли собой сугубо региональный отклик на обозначающиеся социальные проблемы, поскольку в своей деятельности они в основном ограничивались территорией центральной и южной Франции. В каком-то смысле соборы движения за «Божий мир» имитировали собрания placitum эпохи Каролингов, только на этот раз созываемые местными властями: каролингская традиция в данном случае возрождалась снизу и в отдельно взятом регионе[198].