В нижней части картины в лицах изображена жизнь – это любовная борьба с присущими ей предательствами и страданиями. Бледный «Мунк» явно не годится для участия в этой суровой и грешной жизни. Его страдания более возвышенного порядка – он приносит себя в жертву на кресте искусства, высоко вознесенный над насмешками (или, если уж на то пошло, и восторгами) толпы.

То, что последовало за возвращением художника домой в августе-сентябре 1900 года, только подкрепляет это его представление о себе. Работа не шла, он плохо себя чувствовал и к тому же был психически измотан после долгого путешествия с Туллой или, если угодно, после долгого бегства от Туллы. К тому же у него не было ни гроша за душой. Он поселился в «Турист-отеле» в Холменколлене и послал тете письмо с просьбой о помощи. Во-первых, он собирается снять две комнаты в Нурстранне: «Где-нибудь повыше в горах и чтобы там был лес». Во-вторых, он хочет, чтобы Ингер привезла ему в отель 100 крон. Он обещал скоро вернуть деньги, подумывая обратиться к неизменно щедрому Улафу Скоу.

Одной из важнейших задач Мунка в Кристиании той осенью была организация новой выставки. Последний раз он выставлялся здесь три года назад, и та выставка стала последней большой успешной демонстрацией картин Мунка. Два аналогичных дрезденских мероприятия, которые не вызвали особого интереса ни в Германии, ни даже в самом Дрездене, в счет не идут.

Впрочем, плохое самочувствие мешало Мунку серьезно заняться выставкой. Он не стал утруждать себя долгими поисками места для нее и опять остановился на «Диораме», которая теперь принадлежала предприимчивому господину по имени Людвиг Ванг, торговцу картинами и аукционисту. Выставка открылась в декабре 1900 года и закончилась почти полным фиаско. Выставка 1895 года, организованная при содействии Блумквиста, вызвала скандал и заставила волноваться всю Кристианию. В 1897 году вокруг Мунка тоже было шумно, и критики, хотя бы и скрепя сердце, вынужденно капитулировали перед художником. А теперь стояла мертвая тишина. Газеты, за двумя-тремя исключениями, проигнорировали происходящее. Складывалось впечатление, что кроме «друзей и поклонников», никто о выставке не знает.

Людвиг Ванг плохо подготовился к выставке. Но дело не только в этом. Одна из основных причин провала была в том, что Мунк, по обычаю последнего времени, выставил довольно много старых картин. «Моргенпостен» в короткой, но убийственной рецензии сообщила, что «уже неоднократно писала о выставленных картинах», и сделала вывод, что Мунк «продолжает в одном и том же духе, год за годом. Но теперь он устарел. Время обгоняет его».

Мунку, привыкшему к репутации радикала и новатора, это должно было показаться худшим известием, какое он только мог получить накануне своего 37-летия. Возможно, в глубине души он чувствовал, что в такой оценке есть доля истины. В конце концов, дело не в газетенке «Моргенпостен» и ее инсинуациях. О том же говорил и старый друг Юлиус Мейер-Грефе. Время «литературных» картин, описывающих душевные состояния и исполненных глубокого психологизма, уже прошло.

Ни Мейер-Грефе, ни тем более газетные критики не знают, что Мунк уже двигается в ином направлении. Той осенью и последующей зимой он рисует серию пейзажей Кристиания-фьорда и его островов – в основном это виды, которые открываются ему из окон пансионата, или виды ближайших окрестностей. Некоторые из этих пейзажей в той или иной мере поддаются символическому толкованию, но в целом они маркируют переходный период к более декоративному «живописному» стилю, свидетельствующему об отказе Мунка от символизма 1890-х годов.

Наверняка на выставке присутствовали и новые картины, но каталог – конечно, если Ванг вообще додумался его сделать, – не сохранился. Поэтому мы толком ничего не можем сказать о том, что же там могли увидеть зрители. Известно только, что закрылась выставка очень быстро – намного раньше, чем ожидалось.

Еще до закрытия в интервью маленькой малоизвестной газете «Форпостен» Мунк высказал свое «крайнее недовольство Людвигом Вангом». Ванг не замедлил ответить, заявив, что «тоже недоволен Мунком», – главная его претензия сводилась к тому, что художник представил старые картины, не вызывающие интереса у общественности. После этого Мунк сразу же закрыл выставку, но последнее слово в ссоре осталось за вероломным Вангом. Он заявил, что отлично знает, почему «больной» художник так себя ведет, однако из уважения к приличиям не хочет подробнее останавливаться на причинах. Кавычки принадлежат Вангу, и трудно истолковать их иначе, нежели намек на алкоголизм Мунка. Можно предположить, что закрыть выставку Мунк решил под влиянием алкоголя, потеряв над собой контроль. К сожалению, в ближайшие годы такие вспышки станут обычным явлением в жизни художника.

В ночь с 31 декабря 1900 на 1 января 1901 года человечество официально перешло в XX век. Мунку начало нового века не внушало особого оптимизма. Он был болен, не имел ни гроша за душой, последняя успешная выставка прошла три года назад, и с тех пор он мало что написал.

И Тулла никуда не делась; она продолжала досаждать ему. Весной Тулла вернулась домой из Мюнхена. В письме с неустановленной датой она интересуется, неужели он откажется прийти к ее смертному ложу, если она его попросит. С помощью этой завуалированной угрозы самоубийства она пытается вымолить еще одно свидание. Если же он исчезнет, не поговорив с ней, пишет она, ей придется поехать вслед за ним – «…против моей воли, потому что мне не найти покоя, пока я не встречусь с тобой».

Но постепенно ситуация начинает меняться к лучшему. Мунк получает предложение приехать с выставкой в Тронхейм – вне всякого сомнения, благодаря тому, что директором городского Музея художественной промышленности здесь был Енс Тис, давний друг Мунка. Большую часть года получивший стипендию Тис проводил во Флоренции, но при необходимости всегда оказывался в родном городе – так было и тогда, когда понадобилось оформить музейный зал для выставки сверхсовременной мебели архитектора Генри ван де Вельде. Для полноты ансамбля Тису не хватало подходящей картины – например, мунковской «Меланхолии» в виде раскрашенной ксилографии. Впоследствии работы Мунка и мебель ван де Вельде неоднократно будут выставляться вместе.

Правда, и выставка в Тронхейме не вызвала чрезмерного восторга у публики. Она не принесла особых доходов и спровоцировала в газетах дискуссию, содержание которой можно было без труда предсказать заранее. Но все же Мунк опять оказался в седле. А тут как раз подоспело весьма престижное приглашение в Мюнхен принять участие в грандиозном мероприятии, которое имело сложное название – Восьмая международная художественная выставка в Королевском хрустальном дворце. Эта выставка открывалась в июне, Мунк представил туда пять живописных картин и шесть графических работ. Конечно, он не мог рассчитывать на то, чтобы со своими одиннадцатью работами оказаться главной достопримечательностью выставки, где экспонировалось 1800 картин. Но все же в одном американском журнале появилась хвалебная статья о нем, да и представители венского Сецессиона взяли его себе на заметку.

Той же весной он получил из Варшавы письмо от Дагни. Мунк послал ей оттиски, о которых она просила, а она в свою очередь обещала устроить его выставку у местного торговца картинами Кривулта. Но весна подходила к концу, и выставку перенесли на октябрь-ноябрь. Дагни была готова полностью взять на себя всю организацию выставки, если Мунк не поправится и не сможет сам приехать в Варшаву. По ее оптимистичным прогнозам, он мог потребовать от Кривулта 600 крон плюс покрытие всех расходов, связанных с перевозкой картин.