У меня автомат, два рожка, гранаты. Старков долго экзаменовал меня, перед тем как улечься на позицию, обижая и глумясь, пока еще раз не убедился, что я усвоил простейшие навыки обращения с оружием. Башня им сейчас ни к чему. Запрут снова вход на тропу растяжками и будут отдыхать. Но, если кто-то решит подняться наверх, опять плохо. От меня требуется оттянуть максимально огневой контакт. С тем чтобы по максимуму группа втянулась в аул. И тогда уже Старков из своей долговременной огневой точки ведет огонь из всех видов оружия. Смотря по обстоятельствам. Я же просто должен держаться, пока он или они не откроют крышку на смотровую площадку, и стрелять, не раздумывая. До этого я только на военных сборах расстрелял полрожка. Гранату бросал деревянную. В окопчик контрольный. Когда нас бронетранспортером обкатывали.

…Плавный ход моих размышлений наконец оказался прерван. На выходе из расщелины показались чечены.

Первым шел, наверное, разведчик. Он протопал метров сто по тропе, и только тогда показался второй. Он присел на корточки, положил автомат на колени. Оба в камуфляже, бородатые, с вещмешками, в ремнях. Шли молча. Наконец первый начал подъем, второй поднялся, занял место внизу, а в зоне моей видимости показался третий. Теперь он присел, прикрывая спины авангарду.

Я повернулся и показал во внутреннюю бойницу Старкову три пальца. Пока три. Потом снова вернулся к наблюдению. А страшно мне стало тогда, когда тот, первый, показался на площадке, голова его черная возникла, он снял растяжки и вошел в аул, сказав что-то по рации. И это был не чеченский язык. Значит, араб. А может, сволочь из талибов. Я-то почем знаю, что я, лингвист?

Потом на тропе начали появляться остальные. И их было шесть. Я жду еще минуты три, и Старков видит пять пальцев на правой руке и один на левой. А потом еще два. Восемь. Потом снова смотреть и ждать, не появится ли девятый. Замыкающий. Но нет его. Или задержался где-то. Но вот все уже наверху, и тот, что поднимался первым, запирает вход. Растяжки на месте. Я еще раз даю восемь пальцев и меняю сектор наблюдения. Есть другая щель, внутрь аула. Говор этот арабский веселеет, чеченцев все же двое обнаруживается: я узнаю несколько слов.

Группа готовится к отдыху. Вначале они уверенно идут к тому дому, который Старков назвал командирским. Потом по одному, по двое — к ручью, умываются. Я напряжен предельно. Вот дрова понадобились им для ужина, и Старков сейчас видит ботинки вражеские в метре от себя.

Мясо они принесли с собой. Я вижу, как готовят баранью ногу, на свежем воздухе, не торопясь. Рогатки устанавливают и разжигают первый большой костер, чтобы было больше угольев. Примерно через час начнется ужин. Бандиты тем временем уходят в дома. Только наряд по кухне работает и у основания башни усаживается небольшого роста мужик, без бороды. Он по пояс голый. Босой. Автомат кладет на камень. Обошлось. Башня им не понадобилась. Пока. Но что будет после ужина, неизвестно. Теперь все зависит от Старкова.

По нашему сценарию я должен был открыть огонь сверху в разумное, мной выбранное время, когда в секторе обстрела окажется максимум бандитов. Но только после командира.

Пахнет мясом. Вот и кумган для чая появился. Теперь отчетливо понятно, кто у них командир, а кто порученец. Час «X» приближается. Я на корточках уже давно. Ноги затекли. Но я дико боюсь переменить позу, вообще пошевелиться.

Они расселись возле очага, автоматы рядом составили в пирамиду. Три автомата, остальные в сакле. Загомонили, постелили на землю ковер, появились нехитрые припасы. Тот, что пек ногу баранью на костре, стал нарезать мясо. Сели они компактно, дружно, ни о какой молитве не было и речи, а вот водка появилась. Тот, что сидел под башней, тоже встал, отправился к месту трапезы. Нельзя ему было этого делать. Часовой пост свой не должен покидать. Но они в полной безопасности своей уверились. Старков ждал, когда все восемь соберутся на ковре, и все не складывалось. То кто-то побежит в саклю, то к ручью, то дурачиться начнут, как пацаны. Наконец расселись, выпили по первой.

И то, что произошло потом, было страшно и упоительно. Если бы Старков оплошал, выпустил их, дал расползтись, рассредоточиться по аулу, мы не дожили бы до заката. Не было у меня иллюзий на этот счет. Никаких. Но Славка устроил настоящую бойню.

То, что какое-то движение началось под хворостом, почувствовал боевик, сидевший лицом к Старкову. Он есть перестал, левую руку поднял, замолчал. Сказал что-то, и, когда стал оборачиваться их старшой, сидевший спиной к Старкову, тот стал стрелять. Приподнялся дерн, лег ствол на чурочку, поставленную заранее, в том самом, единственном месте, и целый рожок выпустил Славка, от начала до конца, а потом, меняя его и одновременно вскакивая, расшвыривая хворост, выкатился, качнулся влево и снова стал стрелять. Четверых он положил сразу, а остальных теперь отсекал от пирамиды и прижимал к земле. Пули чмокали, попадая в руки, ноги, головы, спины. Но тот, кто первым почуял неладное, был жив, докатился все же до стволов, потащил на себя за ремень автомат, и Старков в этот миг отстрелял второй рожок и менял его, и что-то там не заладилось, и только тогда я вспомнил, что должен прикрывать Славку, то есть тоже воевать.

Первая очередь ушла в сторону. Не попал я в чечена. Или в араба. Только он удивился тому, что в тылу у него еще кто-то есть, оглянулся и положил очередь в моем направлении. Но Славка уже справился с рожком и добил мужика. Потом я смотрел зачарованно, как он обходит несостоявшихся едоков и всем в затылок укладывает по пуле. «Калашников» — страшное оружие. Черепа раскалывались, кровь всюду и мозги. И запах печеной баранины. Меня долго рвало и выворачивало.

— Спускайся. Хватит, — наконец разрешил он, — только растяжку сниму.

На ватных ногах я стал спускаться.

Я шел навстречу Старкову, держа автомат в правой руке дулом вниз, и фигура моего командира расплывалась у меня перед глазами. Я был плох. И то, что произошло, вспоминаю с трудом.

Откуда взялся этот девятый бандит, мы так и не поняли. Видимо, он поднялся по склону и успел как раз к концу боя. Когда Славка понял, что сейчас в моей спине окажутся пули, он меня оттолкнул. И теряя на этом ту самую десятую секунды, подставился. Уже раненый, он девятого этого положил. Попал ему в сердце. И опять я не помог ему. Теперь он лежал на земле, набухала с правой стороны куртка, а он смотрел в небо и молчал.

— Что стоишь как дурак? Посмотри, не лезет ли кто к нам еще.

Больше никого не было. Ни десятого, ни одиннадцатого. Только мы со Старковым и трупы кругом. И начинало неотвратимо темнеть.

— Ну что, плохо тебе, журналюга?

— Тебе вроде бы хуже.

— Что ж ты, сука, тропу не стерег?

— Да как же мне ее стеречь, когда ты побоище затеял?

— Так то я. А то ты.

— Я ж тебя спас!

— Ты?

— А когда рожок заел?

— Не помню я такого. Тебе надо было, прежде чем с башни спускаться, на тропу глянуть. Хотя ни хрена бы ты там не увидел.