После трех дней гульбы невесту отводят к реке, в воду бросают лепешку и расстреливают. Потом невеста собирает то, что плавает на поверхности, и все идут домой. Здесь происходит в присутствии муллы регистрация молодых, и на следующее утро невеста становится хозяйкой. Но это еще не все. Через месяц невеста отправляется домой с подарками для своих родственников. Свадьбы, как правило, играются после сбора урожая. Так что сейчас и не сезон, и родственников не найти. Попал ты, парень.

— А не будь ее, не было бы ничего.

— Все было бы по-другому. Ты не обижайся, журналюга. Но ты тут мужиком стал.

— Спасибо за комплимент.

— Спасибо в карман не положишь.

— А что я должен сделать?

— Ты напиши правду. Ты когда-нибудь писал правду?

— Трудно сказать.

— Ты напиши.

— Попробую…

— Ухожу я, журналюга, на луга счастливейшей охоты.

— Перестань, Старик.

— Не надо иллюзий.

— Славка, ты чего?

— Ты салабон и зелень. Рана у меня смертельная, а прежде чем я доверю тебе важную государственную тайну, слушай, как следует меня похоронить, потому что дедушка мой был чеченец, а то, что я отбился от родного тейпа, так Бог простит. Попал ты как кур во щи. Баба твоя, хоть на седьмой воде, но чеченка. И я, веселый такой и русский с виду, тоже.

— А может, ты врешь?

— А может, и вру. Но слушай. Предки вайнахов преклонного возраста уходили в солнечные могильники, ложились на нары и ждали смерти. Но перед этим составляли завещание и давали распоряжение. Так и ты, запоминай телефон в Москве.

Я провел примерно час в упражнении на запоминание цифр. Старик объяснил, какие для этого существуют приемы.

— Позвонишь, скажешь, где ты находишься, за тобой приедут.

— Но я же в Вильнюс должен лететь?

— Правильно. И в Москве ты будешь ой как не скоро.

— Как не скоро?

— Неопределенный промежуток времени тебе придется прожить.

— Ты кто?

— Я человек. Вернее, оболочка человека. Клон. Меня произвели в секретной лаборатории. Чтобы посмотреть, как оно дальше пойдет. А дальше — все хуже и хуже. Но ты меня похорони, как попрошу. Вот отходную молитву прочтешь. Я тебе напишу на бумажке.

— Да кто ты, Славка?

— Родственников и односельчан мне уже не дождаться. Но ты меня старательно купай в реке, надев на руку шерстяную перчатку. Если нет такой, просто купай, что тебе — трудно, что ли? Потом ты должен меня упаковать в вату. Достаточно будет спальника. Жалко, что Стелы здесь нет. Она бы изображала плакальщицу.

— Так ты потерпи немного. Скоро ее увидишь.

— Нет, брат. В Мадрид мы не поедем. Но ты не плачь. Мужчинам на похоронах плакать строго запрещено. Выроешь мне могилу, уложишь, нарубишь толстых веток, потом землей, потом камнями. Чурт не ставь.

— Чего?

— Ну, надгробие. И чтоб в день похорон не брился. Все усек?

— Яволь.

— Зер гут. А имущество мое закопай тоже. Чемоданчик мобильный особо. И запомни куда, хорошо запомни. Потом расскажешь.

— Кому?

— Моим знакомым в Вильнюсе. Они тоже всего не знают. Остальное уничтожь. И нож, и плейер, и компас, и рубашку. Карту уничтожь. Идти тебе уже немного, не собьешься. А карту при мне сожги. Это улика. Вот только кружку мою забери. Завещаю.

Я буду говорить как бы со стороны. Мне так легче. Тем более что я один раз уже готовился к смерти.

Но для меня шанс. Шанс, после реализации которого, собственно, и начался мой карьерный взлет. Это как пленному предлагают расстрелять своего товарища. Нужно через табу перешагнуть. Получишь свою пайку, женщину, кабинет. Бабки. А пленного того и без тебя кончат. Только голову ножом отрежут. И выстрел — милосердие.

— И ты убивал кого?

— Убивал.

— Чтоб легализоваться?

— Именно.

— На тебе кровь русская?

— На журналистах ее больше. Они в крови по уши. А со мной все по-другому.

Я отвернулся, глаза закрыл, прислонился спиной к стене.

— Тебе это все знать нужно. Тебя потом на Большой земле спрашивать будут, и постарайся ничего не забыть.

Перед нами ставилось три цели. Первая — перелом в войне. Передышка. Вторая — сжечь Буденновский банк, через который шли тонкие платежи в нашу сторону. И третье — дать понять вертолетчикам, что мы их везде найдем. Даже в собственной квартире.

Рассчитано все было грамотно. Здание старинное, каменное. Окна первого этажа — два метра от земли. В больнице девятьсот больных. В основном женщины. Персонал — триста. Потом народу оказалось под три тысячи. Боеприпасов одной фирмой было завезено на неделю боя. Мы вошли в город задолго до того дня, мелкими группами. За два дня до акции я сообщил в Москву. И кроме меня, был надежный источник. Все подтверждалось. То есть я свою работу сделал. И все другие. Я же не один там был. И когда ровным счетом ничего не произошло, для меня все окончательно стало на свои места. Более того. Я на волоске повис. Был раскрыт, по большому счету. И в группе оказался, потому что мне иного выхода не оставалось. Когда в Грозном узнали, что я в больнице, у них тоже было не совсем хорошее настроение. Так что меня собирались нейтрализовать и вывезти назад. Но пришел приказ не трогать.

А потом я вместе с хохлами расстреливал милиционеров и летчиков. Да. Так и было. Басаев внимательно наблюдал эту процедуру, и мне стало уже легче. Я ситуацию немножечко выправил.

Ну вот. Прошла облава, загнали мы заложников. Связь с Кремлем у нас была прямая еще до того, как подтянули этот пресловутый кабель. Ерин, Степашин, Егоров. «Альфа» на блоках. Нас можно было взять только после массированного огня, лобовым штурмом. А тут заложники. Ну, дело верное.

Перед Кремлем стояла еще одна задача: «Альфу» всю положить. Нас двести пятьдесят человек. Гранатометы и пулеметы крупнокалиберные. Местность до этого изучалась на макетах, и предварительная рекогносцировка — по всей форме. Обязанности распределены. Хотя менты и положили наших немало. С крыши милиции пулемет внеплановый. Ерин операцию на час перенес. Больше не разрешили. То есть это и была четвертая сверхзадача — «Альфу» искоренить. За девяносто третий год. И за девяносто первый, по большому счету. Приказы нужно выполнять. Самодостаточная группа такого класса не нужна. Мало ли что взбредет в голову ее руководителям. А между прочим, среди тех, кто брал горбольницу, были и те, кто Амина валил. Деды.

«Альфа» попросила двадцать единиц бронетехники, дали четыре. То есть на убой. Мужики готовились к смерти. Их отвели с блоков. Дали помыться, переодеться, поесть.

Штурм начался в пять утра.