С переездом в Москву в рационе стали возникать некоторые изыски, которые потихоньку пробивали бреши в нашей спартанской диете. Но именно тогда по разговорам взрослых стало понятно — еда только и делает, что исчезает, и сейчас днем с огнем не найдешь того, чего еще недавно было везде навалом.

Вскоре и мне самому пришлось убедиться, что буквально с каждым годом целый перечень продуктов питания навсегда выбывает из ассортимента. Ведь буквально вчера кругом стояла кукуруза в банках, а нынче она лишь в воспоминаниях; осенью в «Океане» селедка в укропном, абрикосовом, горчичном и еще в пяти соусах, уже зимой — только в винном, а к весне и вовсе никакой. В кондитерском одних только шоколадок сто сортов. Тут тебе и «Слава», и «Конек-горбунок», и «Золотой ярлык», всего и не перечислить. Но прошло всего ничего, и в наличии осталась лишь вечнорумяная «Аленка» и шоколад с говорящим названием «Финиш».

А магазин «Дары природы»? Туда специально все приходили поглазеть, как в зоологический музей. На прилавке справа — рябчики, куропатки, тетерева. Слева — мясо лося, оленина, даже медвежатина. Рядом — бочонки с медом, брусникой, морошкой. Клюква в сахаре. На улице дядька с сачком. Торгует живой рыбой и раками. Чуть времени прошло, а там одни куры венгерские и очередь часа на два.

С какого-то момента я стал тревожиться и все время думать о еде. Сама жизнь весьма наглядно демонстрировала — еда заканчивается. А вдруг случится так, что она кончится совсем? И как тогда жить? Чем заниматься?

Должно быть, мои опасения передались неким высшим злым силам, потому что настал момент, и еда в самом деле исчезла. Самое интересное, это никого, в том числе и меня, особенно не удивило. Все было предопределено естественным ходом событий.

Сначала еда заканчивалась в прогрессии арифметической, а затем, с конца восьмидесятых, процесс пошел в геометрической. Партия и правительство пытались разными хитроумными способами оттянуть неизбежный финал. Первым делом ввели талоны на некоторые товары, в том числе на табак и алкоголь. Не помогло. Население упрямо продолжало курить и выпивать. Тогда к лету закрыли табачные фабрики, будто на ремонт, а при продаже любой бутылки алкоголя стали требовать аналогичную пустую бутылку в обмен. Пьющие люди выходили из дому с пустой бутылкой за пазухой. Курильщики сходили с ума и массово просили докурить на улицах, втроем бросаясь на счастливчика с папироской. На Рижском рынке придумали продавать окурки в стеклянных банках. Пол-литровая стоила три рубля, литровая — пять.

Затем заставили всех оформить «визитки». Такие голубенькие картонки с фотографией и печатью ЖЭКа. Чтобы продавец видел, что ты местный житель, а не залетный проходимец. И тогда, сличив фотографию с физиономией, мог отпустить жителю столицы немного питания. Москва сразу же перестала привлекать жителей Рязани и Тулы. Командировочные граждане хлопались в голодные обмороки. Но еды больше не становилось. Наоборот, прилавки продолжали стремительно оголяться.

Видя такое дело, новый министр финансов по фамилии Павлов разработал целый комплекс безотлагательных мер. Как финансист, он прекрасно понимал, что, пока у населения есть на руках денежные знаки, никто не оставит попыток купить провизию. Поэтому им был внедрен хитроумный план. Однажды поздним зимним вечером, когда уже закрылись все магазины и сберкассы, в вечерних новостях объявили об изъятии из обращения крупных купюр в трехдневный срок. Страну охватила паника сродни той, что изображена на полотне «Последний день Помпеи» кисти художника Карла Брюллова.

Люди тысячами выбегали на улицы, сжимая в кулаке пятидесятирублевые и сотенные. Бросились к метро скупать тоннами гвоздики у ошалевших от счастья азербайджанцев. Уговаривали таксистов совершать бессмысленные поездки вокруг Москвы. Самые хитрые оккупировали круглосуточный Центральный телеграф и часами разговаривали с обалдевшими родственниками и друзьями в Израиле и Америке.

Наутро хаос усилился. Люди толпами рванули в сберкассы, но выяснилось — положить на книжку объявленные негодными деньги уже нельзя. В семьях, где открылось, что муж держал заначку от жены, а жена от мужа, доходило до смертоубийства. Взявшие в долг пытались вернуть своим кредиторам крупными купюрами, но те, не будь дураками, требовали мелких. Самые умные ухитрялись отправить почтовые переводы самим себе. А обманутые ночью азербайджанцы сбивались в огромные кучи, сверкали золотыми зубами и грозили газаватом.

Почти сразу же ограничили выдачу денег в сберкассах, не более ста рублей в месяц, а остававшуюся на складах еду пересчитали, увеличили на нее цены втрое и выставили в магазины, уверенные, что теперь хватит надолго, все равно ни у кого денег нет.

Но это лишь немного растянуло агонию. Запасов хватило на пару недель, а к лету в продуктовых магазинах оставался переменный ассортимент из десяти наименований, за которым выстраивались километровые очереди. Даже самые твердолобые ленинцы начали материть советскую власть на чем свет стоит.

В августе, вероятно, с целью отвлечь население от дум о хлебе насущном, было объявлено о создании Комитета по чрезвычайному положению. Срочно позакрывали все газеты и радиостанции, по всем программам запустили трансляцию знаменитого балета композитора Чайковского в режиме нон-стоп, а Москву наводнили танки и бронетранспортеры — безотказное средство для убеждения народных масс.

Но тут голодный народ почему-то не испугался, а, наоборот, возмутился и вышел на улицы. Оказалось, что сдержать граждан, нюхнувших свободы за годы гласности, невероятно трудно. Не помогли даже запоздалые посулы раздать всем по пятнадцать соток земли для обустройства приусадебных хозяйств.

И всем на удивление, самая мощная диктатура в новейшей истории, со всей своей миллионной тайной полицией, со всей своей армией, милицией, комсомолом, стукачами и сексотами, союзниками и вассалами, тюрьмами и лагерями, за какие-то три дня бесславно скукожилась, сдулась и приказала долго жить.

Вот тогда, через пару месяцев, осенью, еды не стало совсем. Мэр Москвы Попов, появляясь на публике, рассеянно сочувствовал голодным москвичам, но говорил почему-то исключительно об открытии российско-американского международного университета, президент Ельцин, тот вообще куда-то пропал. Лили бесконечные дожди, куцый урожай тонул в жидкой трясине подмосковных грядок, гнилая картошка, мешок которой мне удалось раздобыть с превеликим трудом, вытекала сквозь пальцы.

Одна моя знакомая по имени Эсмеральда, подсчитав, что в Москве тридцать два ЗАГСа и четыре дворца бракосочетаний, бросилась уговаривать всех встречных-поперечных лиц мужского пола по очереди подавать с ней заявления на регистрацию брака, чтобы получить талоны на свадебные продуктовые заказы. Эсмеральде нужно было найти тридцать шесть холостых мужиков, прописанных в разных районах. Сначала от нее шарахались, потом перестали, тем более она сама платила регистрационный взнос и отдавала женихам талончик на покупку костюма и ботинок.

Граждане в своих квартирах пытались разводить кур, мужик из соседнего дома решил держать козу на балконе и стал выгуливать ее на поводке. Коза косила глазом на голодных бультерьеров и жалобно блеяла. А в неправдоподобно пустых магазинах голоса растерянных покупателей эхом отражались от стен, лишь кое-где последним бастионом стояли одинокие грязные трехлитровые банки с жидкостью подозрительного цвета. На этикетках значилось: «Сок березовый».