мог двинуться с места. Любое движение ему стоило мучением адских болей. Подбирая и строя самые замысловатые выражения, Леонид поганил всё, что только видел и помнил на своём веку, но это ему облегчений никаких не приносило. Он осознавал: конец.

Начало темнеть.

В сумерках к нему кто-то приблизился. Садовский узнал: это Роман.

Мохов остановился возле командира и дал знак кому-то на верху. Оттуда начали осторожно спускаться с санями. Кто это был Леониду было безразлично. Рядом с ним стоит Роман и ему этого доставало.

Леонид, собрав остаток сил, стянул с плеча охотничье ружьё и кинул его в ноги Роме.

— Убей меня! — приказал он. — Пристрели собаку! Я полностью этого заслужил. Я не хочу жить! Достала она! Треклятая жизнь!

Издалека послышался волчий вой. Хищники почуяли запах крови и легкой добычи. Они приближались к цели, следуя своим инстинктам.

— Убей меня! — завопил с новой силой Садовский в такт с волками и брякнулся на землю. Это было последнее, что он смог сделать.

Роман взял ружьё и выстрелил… в воздух.

Потребовались ещё пули. В их поиске он начал шарить по карманам потерявшего сознание командира. Найдя их, он зарядил одностволку и выстрелил снова. Мохов проделал так несколько раз. Вскоре волков не стало слышно. Они убежали, испугавшись звуков ружейного залпа, эхом раздававшегося по всей округе.

XII

Садовский очнулся.

Было тепло. В печке потрескивали дрова.

Перед глазами плыл туман. Первое, что удалось разглядеть Леониду, была Лиза, бережно перевязывающая его раны. Теперь, увидя себя обвязанным, он начал чувствовать боль, которая с каждой секундой нарастала и распространялась по всему телу. Понемногу к нему возвращалась память. Он был жестоко разочарован, что до сих пор жив. Садовский помнил окровавленный снег, помнил вой волков, помнил выстрел. Какое преступление он совершил, что выжил?

От терзавшего чувства досады, пострадавший застонал. Лиза вздрогнула. Она столкнулась с застывшим на ней взгляде и покрылась мурашками.

В комнате поднялась суета и перед Леонидом показались другие знакомые головы.

— Леонид Петрович, как вы себя чувствуете? — спросил Роман, прикасаясь к его целой руке.

Садовский медленно перевел взгляд на Мохова:

— Почему ты меня не убил? — слова выдавливались как из сухого колодца.

— Значит, лучше, — одобрительно заметил Рома. — Марья Петровна, его ещё не стоит не беспокоить. Потом… Потом будете с ним разговаривать, — сказал он няне, отводя ее от больного. Сам же здесь тоже долго не задержался.

Лиза вскоре закончила перевязку.

Своей стопой Леонид едва мог пошевелить. Левая рука туго перемотана вместе с упругими жердочками. Сделать хоть один глубокий вдох было невозможно. Дыхание его было поверхностным из-за сильно сдавливающей повязки.

Садовского, как громом среди ясного неба, осенило: он обездвижен, он беззащитен, он посредственен, он зависим, он упал и погряз в болоте. Ему стало невыносимо тошно. Гордость и неприступность его были раздавлены. Трясясь над их обломками, Леонид пытался всё восстановить, всё исправить. Ему, во что бы то ни стало, нужно было поднять бывшие стены ещё выше, ещё круче, но ничего не удавалось. Опустошенность и бессмысленность наполнили его. Не было ничего стоящего. Не осталось ни одной причины, ни одной зацепки, чтобы найти цель осмысленного существования. Тлетворность безнадежности топила его в своем болоте. Поблизости не оказалось ни соломинки, ни сучка и ни один, даже самый жалкий, луч солнца, не мог пробиться через заросли грязной топи. Обманщик. Предатель. Убийца.

— Вам нужно это выпить, — принесла Лиза кружку с неясным содержимым.

Тихон не отреагировал.

— Вы потеряли много крови и сил. Это вас восстановит, — продолжала она.

По комнате ходила Марья Петровна. Она украдкой поглядывала на сына и, громко вздыхая, с больным, обеспокоенным видом возвращалась к своим трудам, излишне вертясь и ломая руки.

— Надеюсь, это яд, — выпалил Садовский.

— Нет… Это настойка. Здесь шестнадцать трав: шалфей, крапива, шиповник, тысячелистник… — начала объясняться Лиза.

— А жаль…

— Пожалуйста…

— Зачем тебе это надо? — воспылал гневом Леонид. — Зачем? Я вас не понимаю! Самый шанс избавиться от меня раз и навсегда! Вас что, это не привлекает? На что вы все надеетесь? Чего ждёте? Чудес не бывает! Я не шутил! Всё правда.

— Мы знаем, — подошёл Роман.

Жар командира спал.

«Что он сказал? Они с ума сошли или как? Всегда были немного странными. Может, действительно, больные… Любой нормальный человек на их месте отомстил бы сполна. Им не хочется ничем воздать за мою несказанную услугу их семейке? Может это и есть месть? Чего только от них ждать? Эти Моховы всегда ставили меня в тупик.

О, это пытка!»

— Мы зла на вас не держим, — продолжил Рома, стоя у его постели.

— Мы прощаем вам всё, — добавила Елизавета. На ее глаза навернулись слёзы, но она сдержалась.

«Теперь я вообще ничего не понимаю… — заключил про себя Леонид, не веря ни глазам, ни ушам. — Неужели, это и есть моё наказание?

Почему я не издох тогда?»

— Бог нас научил прощению и любви, — сказал старший Мохов. — Всё забыто и отпущено. Мы вас прощаем. Прощаем за всё: за обман, — голос Романа задрожал, — за коварство, за слезы, за убийство…за всё…

Садовский почувствовал, как застучало его сердце.

«Что это?»

У его ног появился Юра.

— Пей, папа, — выговорил он.

— Да, вы должны! — подтвердил появившийся внезапно Саша. — Няня пообещала Юре, что, если он съест рыбу, то вы выпейте этот чай. Деваться некуда! Так бабушка сказала. Правда, Юра?

— Да, — согласился на своём языке мальчик.

Сбитый с толку всем услышанным и запутанный в своих суждениях, Тихон поддался уговорам и с помощью Лизы выпил горькую жижу.

— Ура! — закричал Саша и Юра с улыбкой захлопал в ладоши.

Леонид заметил соломинку. Он не знал: хотел ли он верить, что она есть, или хотел, чтобы она оказалась миражем. Чего же он желал больше?

Волей-неволей Садовский стал наблюдателем.

Каждое утро, проснувшись, все становились на молитву благодарности за новый день и прожитую ночь. До вечера они говорили друг другу чудные слова, а вечером проводили собрание. Раньше он никогда не был свидетелем этих сборищ и всегда избегал всего, что было связано с верой и жизнью праведной. Сейчас Леонид, будем честными, тоже не был благосклонен ко всему, что делали его соратники, но выбора у него другого не было. Он даже понадеялся, что возрастающее негодование и злость помогут ему вернуть прежнюю непроницаемость. Особенно Садовский чувствовал кипящую лаву внутри себя, когда Моховы, няня и Юра непреклонно и верно молились. Молитва их была о нём, о Леониде. Все помыслы были напрасны. Не получалось уже ему всё