– Я бы сейчас выпила текилы.

– Выпьем и текилы. Я знаю, где она есть. У Игоря. Вон в том железном киоске у входа в парк Дома творчества. Самый богатый киоск побережья. Есть там и текила... С мексиканской шляпой возле горлышка. Но попозже, к вечеру... Так что?

– Мускатное так мускатное, – вздохнула Жанна обреченно. – Дареному коню в зубы не смотрят.

Не понравились мне ее последние слова. Хоть и не было в них явного вызова или пренебрежения, но какая-то малая часть вызова, нотка пренебрежения прозвучали. До моего крыльца мы прошли молча. Не хотелось говорить, развлекать, потешать после печальных утренних впечатлений. Идешь? Иди. Не желаешь? До скорой встречи. Она, видимо, поняла мое настроение.

– Я сказала что-то не так? – спросила она.

– Все, что ты произносишь, – обернулся я уже на крыльце, – для меня звучит божественной музыкой.

– Спасибо, – она поняла издевку.

Мы вошли в номер, я тут же заперся, усадил Жанну на свою кровать, не спрашивая, хочет ли она этого или желает сесть напротив. Принес с лоджии бутылку мускатного, сорвал фольгу, свинтил проволоку, и пробка, не дожидаясь моего разрешения, сама бабахнула в потолок. Я разлил всю бутылку в два бокала из тонкого стекла, покрытого причудливыми золотыми вензелями. Сел не рядом с Жанной, а напротив, на вторую кровать.

– За победу! – Я поднял бокал, улыбаясь настолько радостно, насколько хватало моих сил.

– О какой победе ты говоришь? У тебя труп под балконом!

– Над силами зла. Как мы их понимаем!

– Разве что так, – не нашла что возразить Жанна и, пригубив свой бокал, поставила его на стол.

Я свой выпил до дна. Сразу, залпом, и только последний глоток чуть подзадержал во рту, чуть протянул наслаждение, постепенно пропуская в себя шипящую красными мускатными пузырьками струю.

Как это и бывает с женщиной.

В тот самый момент, в тот самый.

В конце концов, почему бы мне и не выпить за победу!

Как я ее понимаю.

Может быть, не за полную, окончательных побед никогда не бывает ни у кого. А так, маленькая, промежуточная, не столько победа, сколько передышка... Почему бы и не выпить с красивой женщиной, даже если ее и немного колотит от зрелища непривычного, может быть, даже страшноватого. Уж не обо мне ли она переживает, – подумал я с некоторой горделивостью. Впрочем, горделивость была скорее результатом второго бокала шампанского, нежели истинным отношением к самому себе.

Солнце зашло, в комнате стояли сумерки, но ни Выговский, ни Здор не торопились включать свет – ни верхний, ни настольную лампу. Их разговор не требовал большого света. Более того, темнота, если и не полная, то хотя бы вот такие сумерки, казалась уместнее.

– Проговорим еще раз, – медленно сказал Выговский. – Чтобы не пролететь на недопонимании.

– Нет никакого недопонимания! – резковато бросил Здор. – Все ясно и просто. Как пареная репа.

– Значит, наши приятели и соратники...

– Это приятели и соратники Усошина!

– Поскольку они выполнили заказ, это уже наши приятели. Гриша и Валера. Днепропетровские ребята. Приехали, сделали свое дело и уехали, – Выговский продолжал говорить медленно, словно многократным повторением пытался получше уяснить случившееся.

– В народе говорят – сунул, вынул и пошел! – выкрикнул Здор.

– Подожди, Миша... Не возникай без толку. Мы должны сейчас, вдвоем, ты и я... Понял? Принять решение. Которое нас обяжет ко многому. Изменит нашу жизнь. Чего дергаешься? У тебя есть такое решение? Говори, слушаю внимательно.

– Виноват! – покаялся Здор. – Вляпались мы с этими ребятами. По уши вляпались. Мои менты сказали, что вроде у следствия уже есть фамилия одного из них!

– Откуда? – осел в кресле Выговский.

– Пальчики оставили. Когда по карманам у трупов шарили, в ящики заглядывали. Деньги искали. А наши десятки тысяч для них вроде и не деньги. Идиоты. Даже пистолеты не оставили. Пожлобились. Теперь продадут. И потянется ниточка.

– Так, – крякнул Выговский.

Дверь приоткрылась, пропуская в кабинет яркий свет из приемной. В проеме возник Мандрыка в неизменном клетчатом пиджаке, в белой рубашке и при галстуке.

– Не помешал? – спросил он.

– Входи, Вася, – устало сказал Выговский. – Присаживайся.

– У вас тут в темноте и кресла не найдешь... Включить свет?

– Не надо, – ответил Здор. – Нет сил смотреть на тебя.

– Чем же я так тебе не пришелся? – Мандрыка спокойно уселся в третье кресло. – Чем не угодил? Есть ли у меня возможность исправиться?

– Кончай, Вася, – сказал Выговский. – Думай, что с твоими ребятами делать.

– Каких ребят вы называете моими? Они усошинские.

– Ладно, Вася, – повторил Выговский все с тем же бесконечным терпением. – У Миши новые сведения... Одного из них менты вычислили.

– Как? – будто от боли, вскрикнул Мандрыка.

– Пальчики! – закричал Здор. – Вложили его шаловливые пальчики в компьютер, нажали кнопку, а на экране – р-р-раз, и его морда! Со всеми своими отличительными признаками. С веснушками, конопушками! И бесконечной дурью в глазах. А ниже текст – имя, фамилия, отчество. Что там еще у него есть? Адрес. Прописка. Биография. Тюремная биография, между прочим.

Мандрыка долго молчал, закинул правую ногу на левую, потом левую перебросил на правую, потом, не выдержав, подошел к столу и включил настольную лампу.

– Где же они наследили? – наконец произнес он.

– У трупов по карманам шарили. Трупы еще теплые, еще ногами-руками дергают, кровища из них хлещет, клекот из горла, а они по карманам. Ты же их этому не учил? Такого задания не давал?

– Они плохо поступили, – сказал Мандрыка негромко. – Так поступать нельзя.

Спокойные мандрыковские слова привели Здора в состояние бешенства, он вскочил, подбирая слова самые злые и беспощадные, но некоторое время только открывал и закрывал рот, пока не вмешался Выговский, подняв успокаивающе руку.

– Сядь, Миша, – сказал он твердо и властно, как может, в конце концов, заговорить генеральный директор. – Сядь, сказал! Что ты все время дергаешься? Если столько в тебе гнева и возмущения, исправь положение.

– Как?!

– Давай подумаем. Все вместе. Оповестим народ. Чтобы никто не остался в стороне. Чтобы никто потом не говорил, что ничего не знает. Слушайте, люди и города, и не говорите потом, что вы не слышали! Так оповещали народ в прежние времена. Глашатаи такие были с зычными голосами. Вот бы тебе глашатаем, а, Миша?

– Я молчу.

– Это правильно, – сказал Мандрыка. – Что делать, провинциальные ребята попались нам. Они, конечно, крутые, вон как поступили в трудный момент... Но темные.