Теперь Курьянов узнал, что есть «Нордлес», генеральный директор Выговский, бухгалтер Мандрыка, что есть в Стамбуле фирма, которой руководит некий Фаваз. А из штампов в верхней части документов он узнал адрес и телефоны «Нордлеса».

Больше ничего ему не требовалось.

Через час на столе, на лакированной его поверхности, лежали уже не плотные жаркие ладони, на столе лежали два громадных кулака – Курьянов понял, как использовал его Гущин и как мало платил. Курьянов почувствовал себя обманутым.

Спрятав документы в тумбочку, он подошел к двери и повернул ключ в обратную сторону. Секретарша услышала и поняла Курьянова правильно – я на месте, если кто-то хочет ко мне попасть, не возражаю.

Но все-таки заглянула.

– Вы уже на месте, Анатолий Анатольевич?

– Да, я у себя. Для тебя тоже.

– И для Гущина?

– Особенно для Гущина. Он может заходить ко мне в любое время вне очереди. Я готов его принять всегда, – сказал Курьянов без улыбки, и сжатые кулаки его продолжали лежать на столе. Секретарша Наденька увидела их – она всегда замечала подобные проявления начальственных чувств.

– Поняла, Анатолий Анатольевич.

– Нисколько не сомневаюсь.

Оставшись один, Курьянов снова достал из тумбочки папку с документами, но раскрывать не стал. Положил на стол и некоторое время сидел, уставившись взглядом в пластмассовую пленку, будто прочитывал не только то, что было на бумаге, но и то, что скрыто в других документах, о которых он только догадывался. Мысленно пролистнув все их, снова сунул папку в тумбочку.

– Хорошо, друг любезный, – проговорил вслух. – Всегда тебе рад, всегда моя дверь открыта для тебя. Жду со все возрастающим нетерпением. А впрочем, зачем ждать? Как сказал кто-то из великих – промедление смерти подобно.

И Курьянов нажал кнопку вызова секретарши.

– Наденька, дорогая... Не знаешь, Гущин еще в управлении? Время вроде не позднее...

– Должен быть у себя.

– Я тебя попрошу, дорогая... Найди его, пригласи. Скажи, что жду его с нетерпением.

– Так и сказать?

– Можешь даже немного расцветить свои слова... Скажи, что я жду его со все возрастающим нетерпением.

– Хорошо, приглашу, – сказала Наденька, давая понять, что слов, которые произнесло начальство, ей никогда не запомнить.

Гущин был опытным человеком в кабинетных играх, и приглашение секретарши снова зайти к Курьянову ему не понравилось. Он хотел было даже сбежать, сослаться на что-то срочное, но, поразмыслив, решил, что так будет еще хуже. И направился к Курьянову.

– Толя, – радостно закричал он с порога. – Иду к тебе, а Наденька говорит, что и ты меня ждешь! Похоже, наши желания взаимны!

– Садись, – сказал Курьянов, и в этот момент в его голосе нельзя было найти даже следов того благодушия, которым он щедро одаривал всех, кто встречался на его жизненном пути.

– Я так думаю, – не сдавался Гущин, – ты решил, что еще по стаканчику холодного сухого нам не помешает?

– Нам ничто не помешает, Боря, – сказал Курьянов. – И вино тоже. Но... немного позже.

– Я готов ждать этого счастливого момента всю жизнь! – воскликнул Гущин все с тем же подъемом, но это уже была паника. Слова вырывались бестолковые, ненужные.

– А я, в свою очередь, готов, как и прежде, подписывать все твои документы, или бумаженции, как ты выражаешься. Но с одним условием!

– Я его принимаю! – воскликнул Гущин уже совершенно по-дурацки.

– Отлично, – невозмутимо кивнул Курьянов большой лысой головой. – Отныне каждая моя подпись будет стоить пять тысяч долларов. Я внятно выразился?

– Толя... Сколько?

– Включая подписанные сегодня, – уточнил Курьянов. – И наша с тобой дружба будет крепчать. А вино... Холодное, белое, сухое мы с тобой будем пить... Как и прежде.

– Толя... Ты чего-то не понял... Меня попросили оказать небольшую услугу... Я по простоте душевной, помня о старой нашей с тобой дружбе, подошел с этой просьбой...

– Не надо, Боря. Остановись. С каждым словом ты погружаешься все глубже. Будет трудно выбираться. Помолчи. Тебе знакомо такое слово... «Нордлес»?

– «Нордлес»? – переспросил Гущин, побледнев. – Ты хочешь сказать, что...

– Я ничего не хочу сказать. Просто говорю. Мы с тобой могли бы этот разговор построить иначе... Например, ты сказал бы мне честно и откровенно... Пять тысяч, Толя, слишком, а вот, например, три тысячи за подпись я готов тебе платить с превеликим удовольствием. Заметь – я не отступаю от своих условий. Это просто условные цифры, чтобы показать – разговор у нас, Боря, идет не деловой.

Сдаться бы сейчас Гущину, принять без сомнений и колебаний все условия, которые выдвинул Курьянов, выпить бы с ним тут же по стакану белого сухого...

И все.

И он прожил бы гораздо дольше.

Но ничто, ни одна жилка, ни одна извилина не дрогнула в его организме, не подсказала, не предупредила. Отчего так случилось, трудно сказать. В общем-то, Курьянов потребовал не столь уж большие деньги, не столь, опять же намекнул, что готов снизить затребованное... Да и Выговский с Мандрыкой приняли бы эти условия. Но, видимо, опыт, который приобрел Гущин, годился для прежней жизни, когда любая услуга могла быть оплачена выпивкой в ресторане, одноразовой услугой какой-нибудь шалопутницы, а то и попросту бутылкой водки. Кончились эти времена, ушли настолько быстро и необратимо, что Гущин этого даже не заметил.

– Слушаю тебя, Боря, – напомнил о себе Курьянов.

– Пытаюсь прийти в себя.

– Скажу еще несколько слов... Заметь, я не прошу слишком много. Больше я еще попрошу – когда вы все привыкнете к этой сумме. Думай, Боря. А чтобы не думать попусту, даю направление мыслей... Мне известно такое имя – Фаваз.

Гущин молчал, и так и этак прикидывая совершенно новое положение, в котором оказался. Молчал и по той причине, что ждал – может, еще что-то добавит Курьянов, еще какую-то информацию выдаст. Но тот не торопился, понимал, что поскольку все его знания почерпнуты из случайных бумажек, оказавшихся в папке Гущина, то много говорить не надо, чтобы не выдать источник. Он повернулся к залитому солнцем окну, но даже не щурился, казалось, ему приятно было смотреть в упор на светило. Понимал Курьянов четко и бесспорно – надо выходить на Москву. По тем крохам сведений, которые содержались в штампах и печатях гущиновских бумаженций, можно выйти на генерального директора Выговского, на Мандрыку – а его закорючка красовалась в качестве подписи главного бухгалтера. Вот положи сейчас Гущин на стол десять тысяч долларов, и все эти затеи были бы отложены на неопределенное время. Может быть, на год, на два, а что было бы через два года...

О! Об этом не стоит и говорить.

Но Гущин упорствовал, и Курьянов понял окончательно – надо избавляться. Лишнее звено, которое не нужно ни ему, Курьянову, ни неведомому Выговскому. Для компании, которая отправляет лес на Ближний Восток, в Турцию, северную Африку, Гущин мелковат. И даже сейчас, сидя перед ним, в полной мере показывает полнейшую свою несостоятельность.