В эти вот самые секунды и решилась судьба Гущина.

– Я должен подумать, – сказал он.

– Подумай, – пожал плечами Курьянов. – Голова есть – отчего не подумать. Вина выпьешь?

Гущин остановился уже у двери, обернулся, но, так и не ответив, молча вышел.

Спал я в эту ночь плохо, несмотря на чудовищное количество выпитого коньяка. Часто просыпался, смотрел сквозь распахнутое окно на звезды, прислушивался к раскатам грома над Карадагом, а сам все ждал – когда же под моими окнами зазвучат голоса, возбужденные и встревоженные. Конечно, Мясистого найдут уже утром, когда рассветет, до этого, если кто и наткнется на него невзначай, решит, что мужик просто перепил.

Проснувшись в очередной раз и убедившись, что небо над морем все еще темное и до рассвета далеко, я включил свет и осмотрел свою одежду. Пятен крови не было. Еще раз прощупал брюки, пиджак, даже носки вывернул наизнанку.

Все было в порядке.

Выходит, работу я проделал достаточно чисто, за что мимоходом похвалил себя. Конечно, после моего падения в канаву на туфлях осталась грязь, но я решил ее не смывать. Как ни старайся, а частицы грунта все равно останутся – в мельчайших порах, в швах, под декоративными нашивками. В таких случаях надо не уничтожать следы, а постараться их узаконить. Поэтому я и ждал рассвета, ждал, когда обнаружат тело несчастного Мясистого, чтобы выйти и на глазах у всех потоптаться по этому месту, может быть, даже оттащить тело в сторону, на асфальт – тогда даже невидимые пятна крови получат свое объяснение.

Выключив свет, я вышел на лоджию и долго всматривался в то место, где у памятника Ленину, с тыла, должно белеть нечто невнятное, нечто безобразное.

Но нет, ничего не увидел.

Вроде мелькнула чья-то тень, вроде кто-то пронесся легко и неслышно, но Коктебель на то и Коктебель, чтобы здесь по ночам легко и неслышно проносились тени – мужские и женские, девичьи и юношеские... От чужих постелей к чужим постелям, как сказал поэт Жора Мельник.

Наконец рассвело.

Я открыл дверь на лоджию, чтобы лучше были слышны голоса – когда они загалдят. А в том, что Мясистого вот-вот обнаружат, у меня не было никаких сомнений. Утром, при ясном свете, это место оказывается совершенно открытым и просматривается со всех сторон. На скамеечках целуются в любую погоду, в жару мамаши приводят сюда малышей, чтобы уберечь от солнечного удара, да и уборщицы не забывают убрать вокруг лучшего корпуса Дома творчества.

Оркестр в соседнем ресторане продолжал лихо исполнять какие-то неузнаваемые мелодии, слышались радостно-возбужденные женские вскрики – мужики к этому времени обычно слишком пьяны, чтобы что-то еще вскрикивать. Какое там радостное возбуждение – добрести бы до моря и окунуться, чтобы хоть на минуту забыть о непереносимых муках похмелья.

И я дождался, дождался вскрика, который никак нельзя было назвать ни радостным, ни страстным, ни возбужденным. Это был вскрик ужаса.

Осторожно вышел на лоджию.

Возле светлого пятна, распластанного на траве, стояли двое. Скорее всего, парень с девушкой, хотя различить невозможно – оба были в спортивных костюмах.

Ну все, сейчас начнется.

Ближайшие люди где? В ресторане. Туда они и помчатся. Для этого им надо выскочить на набережную, свернуть в сторону Карадага и уже там поднимать панику.

И набежит пьяная толпа, все будут радостно говорливы, как же, такое приключение – труп в конце сезона. Неплохое название для детектива – труп в конце сезона. Женщины опять начнут вскрикивать, закрывать в ужасе глаза, но ни за что, ни за что их не оттащить от трупа, пока его не увезут в Феодосию.

Я не спеша оделся, натянул на себя сырые еще брюки, пиджак, перемазанные в грязи туфли – настал момент, когда все эти уличающие следы можно обесценить.

В ресторане неожиданно смолкла музыка, значит, парень с девушкой уже добрались туда.

И визги прекратились.

Все идет, как я и предполагал. Через две-три минуты можно выйти из номера, спуститься по лестнице и приблизиться к замершей в восторженном ужасе толпе.

У меня не было никаких сил ждать, и я, вынув из холодильника красное мускатное, выстрелил пробкой в потолок. Шампанское нельзя пить, причмокивая губами. Шампанское надо налить в большой бокал и залпом, большими глотками отпить половину, не менее. Да, надо сделать не менее двух-трех глотков, позволить шампанскому влиться в тебя свободной, ничем не сдерживаемой струей, а вот с третьим глотком не торопись, пусть вино побудет во рту, пусть пузырится и наполняет тебя острым холодным хмелем. И когда уже не будет никаких сил терпеть этот праздник во рту, начинай потихоньку, ощущая вкус, цвет, да-да, ощущая языком розовый цвет шампанского, начинай медленно пропускать его в себя, не торопясь, держась из последних сил, со стоном, точь-в-точь как это бывает с женщиной, в тот самый момент, в тот самый момент...

Вот так я выпил полный тонкий бокал, который украл когда-то в Германии. Не мог удержаться – сунул в кожаную сумку и ушел небрежной походкой миллионера. А бокал унес. Тонкий, округлый, полулитровый, на мощной устойчивой ножке.

Подойдя к молчаливо стоявшей толпе, я протиснулся вперед. Мясистый лежал точно в той же позе, в которой я его и оставил. Живые люди в таком положении лежать не могут. Поза трупа. Неестественно вывернутые руки, запрокинутая голова, вразнобой подтянутые ноги. Все правильно, ничего не изменилось с того момента, когда я еще теплого обшаривал его. Я обошел вокруг Мясистого, чтобы увидеть его подошвы. Так и есть – узоры с поперечными полосами. Значит, все-таки пересеклись наши тропинки, значит, мы все-таки встретились...

И вдруг я увидел Жанну.

Ее не было дня три, она не появлялась у столовой Дома творчества, на пляже, на набережной. И вдруг – стоит. Живая и невредимая. Бледная, правда, но здесь все бледные. Может быть, и я тоже – живой ведь человек. Я удивился, увидев Жанну, она еще больше удивилась, увидев меня. Даже бровки вскинула, даже ручки от лица опустила.

Пробираясь к Жанне, я опять споткнулся, ступив в канаву, перед кем-то извинился, придерживаясь за чье-то плечо, вытер туфли о свежую, опять же зеленую траву. Обладатель плеча наверняка вспомнит, если у него спросят – да, скажет он, действительно, этот мужик провалился в канаву и держался за меня, вытирая ноги о траву.

– Привет, – сказал я Жанне. – Давно не виделись.

– Привет, – сказала она без прежней легкости.

– Как ты здесь оказалась?

– Из ресторана пришла. Вместе со всеми.

– А что ты там делала?

– Веселилась.

– С кем?

– Ревнуешь? – она вымученно улыбнулась.

– Конечно.

– На каком основании?

– Воспоминания будоражат. Где ты была эти дни?

– С девочками в Ялту ездили.