Под кафедрой перешептывались, беспокойно шевелились стволы дробовиков, однако преподобный Джонстон принял новых слушателей как своих. Он обвел взглядом их окаменелые лица и, повысив голос, пересказал пропущенную ими часть проповеди. Затем принялся раскрывать тему, сравнивая замысел Ионы уничтожить Ниневию с бессознательной надеждой человечества на конец мира сего. И как червь, пожравший лозу над Ионой, был частью господнего промысла, так и им следует приветствовать гибель их домов и всего, чем они жили, в уверенности, что милость господня снизойдет на них лишь через этот очистительный огонь.

Рыбаки неподвижными взглядами уставились в лицо Джонстону. Кое-кто подался вперед, ухватившись за спинку передней скамьи, но большинство сидели прямо. Перед заключительной частью службы Джонстон выдержал паузу, и по скамье прошел короткий шорох. Все рыбаки дружно поднялись и, не оглянувшись, покинули церковь. Преподобный Джонстон дал им выйти и мановением руки успокоил передние ряды. Он склонил голову к плечу, глянул вслед уходящим, словно силясь понять смысл их прихода. Потом, понизив голос, призвал свою паству к молитве, и сквозь пальцы поднятой руки еще раз кинул взгляд на открытую дверь.

Рэнсом, выждав, тоже выскользнул на солнце. Вдали еще мелькали черные фигуры, лавирующие между машинами. Над их головами через улицу плыл дым.

У него под ногами перед крыльцом был начерчен в пыли маленький значок, изображающий рыбу.

– Доктор!

Он стоял на коленях, разглядывая рисунок, когда на плечо ему легла рука, похожая на птичью лапу. Рэнсом поднял голову к широкому, помятому лицу Квилтера, смотревшего сверху влажными глазами.

– Ломакс, – не поздоровавшись, начал тот. – Вы ему нужны. Сразу.

Отвернувшись, Рэнсом обвел пальцем вычерченную в пыли петельку. Квилтер прислонился к стволу, со скукой прислушиваясь к звукам органа из церкви. Лохмотья на нем были грязными до отвращения, в смоле и винных пятнах.

Поднявшись, Рэнсом задумчиво отряхнул руки.

– Что там с Ломаксом?

Квилтер окинул врача взглядом.

– Вот вы и скажите, – нахально отозвался он. Увидев, что Рэнсом и не думает обижаться, он улыбнулся во всю ширь уродливого лица, так что ухмылка выражала уже не веселье, а злую пародию на него. Постучав себя пальцем по голове, Квилтер тихонько добавил:

– Может… вода в мозгах?

И он с загадочным смешком двинулся прочь по улице, маня за собой Рэнсома и тыча пальцем в площадку одной из башен.

Рэнсом пропустил его далеко вперед и еще завернул домой за докторской сумкой. Туманные объяснения Квилтера могли быть шуткой, но, случалось, парень проявлял проницательность, какой от него мало кто ждал. У Ломакса действительно была склонность к маниям, а засуха наверняка воспламенила его фантазии.

У сторожки Квилтер достал связку ключей и открыл ворота. Отвязал двух немецких овчарок, привязанных к железной решетке, дал каждой по пинку, чтобы успокоить, и пошел вперед по узкому проезду. Дом Ломакса, архитектурный каприз из стекла и бетона, стоял на округлом фундаменте, сверкая на солнце балкончиками и соляриями, словно шкатулка с бижутерией. Поливалки отключили, и по газону протянулись желтые полосы, а вдоль цветной плитки дорожек уже просвечивала охра голой земли. В бассейне никого не было, вода из него через свернутый в кольцо шланг перекачивалась в большую цистерну зеленой водовозки. Монотонно постукивал дизель, водитель устало разглядывал мозаичное дно.

Впрочем, в холле стояла приятная прохлада. По мраморному полу протянулись отпечатки мокрых ног.

Ломакса они нашли в его покоях на втором этаже. Он, в белом шелковом костюме, развалился на золоченой кровати, точь-в-точь паша, ожидающий собрания вельмож. Не поворачивая головы, он помахал Рэнсому тросточкой с серебряным набалдашником.

– Заходите же, Чарльз! – воскликнул он своим отрывистым сливочным голосом. – Вы так добры, что мне уже лучше. – Он постучал тростью по плетеному креслу-качалке. – Садитесь сюда, чтобы я вас видел.

Так и не шевельнув ни головой, ни плечами, он погрозил тростью застывшему в дверях Квилтеру. – А ты, мой мальчик, ступай! Не стой без дела. Если увидишь мою челядь, спусти на них собак.

Когда Квилтер ушел и лапы овчарок шумно процокали по плиткам в холе, Ломакс, склонив голову, прищурился на Рэнсома. Его заносчивое личико было обаятельно озорным.

– Дорогой мой Чарльз, простите, что послал за вами Квилтера, но слуги меня покинули. Невероятная неблагодарность! Но когда начинается бегство из Гадары, остановить его невозможно. – Он драматически вздохнул и, подмигнув Рэнсому, хрипловато зашептал: – Вот чертово дурачье, а? Доберутся они до моря, а дальше куда? Вплавь?

Напоказ, болезненно крякнув, он откинул голову и беспомощно уставился в лепной потолок – словно игрушечный Нерон, сраженный нелепостью и неблагодарностью этого мира. Рэнсом с терпеливой улыбкой наблюдал за спектаклем. Он знал, что позе доверять нельзя. Под наружностью пухлого купидона Ломакс скрывал жесткую натуру хищника, а серые глаза под тяжелыми веками наводили на мысль о рептилиях.

– В чем дело? – спросил его Рэнсом. – Выглядите вы здоровым.

– Но я не здоров, Чарльз! – Ломакс, подняв трость, указал ею на правое ухо. – В него попала капля из проклятого пруда, и я целый день ношу в голове Атлантический океан. Кажется, превращаюсь в устрицу.

Он терпеливо переждал смех Рэнсома, оценившего иронию положения. Глаза его щурились от удовольствия. Рэнсом принадлежал к немногим людям, ценившим этот стиль Фаберже без капли морального осуждения. Большинство людей возмущалось заносчивостью Ломакса (вечный грех человеческого рода, Чарльз – пожаловался тот однажды – судить ближнего своего), другие же предпочитали держаться на безопасном расстоянии. Отчасти эта реакция объяснялась инстинктивным отвращением к чудной внешности Ломакса, и ощущением, что вся его идентичность держится на физическом облике, да еще и эксплуатирует его.

Рэнсом же считал такое мнение ошибкой. Подобно тому, как его собственная многослойная личность отражала его углубленность в пустоту воспоминаний, так и Ломакс отражал сосредоточенность на настоящем, словно кристаллизовался прямо на острие момента. В некотором смысле он являл перенасыщенный раствор самого себя. Изящный вырез ноздрей, напомаженные волны светлых волос напоминали барочные украшения павильона, скрывавшего в себе хрупкость его личного пространства. Казалось, задень его как надо, и он рассыплется брызгами света.

Рэнсом открыл докторский чемоданчик.

– Так-так, давайте посмотрим, не найдется ли там жемчужины.

Он обследовал подставленное ухо и объявил его здоровым.

– Какое облегчение, Чарльз, какая у вас легкая рука! Гиппократ может гордиться вами! – Глянув на Рэнсома, Ломакс многозначительно добавил: – Раз уж вы здесь, мне хотелось обсудить с вами одно дельце. До сих пор все не мог выбрать времени: то одно, то другое…