у меня раздвоение личности? Нужно постараться, чтобы временная личность сегодня не вытеснила настоящую.

Спустившись на ресепшен, я попросил лист бумаги и ручку. Сотрудница скользнула по мне равнодушным взглядом. Не узнала, сучка.

Сев на диван, я аккуратно разорвал листок на две части и написал: «Игорь, что бы я сегодня ни сделал, не обращай внимания и всем скажи, это не я. Заранее прошу прощения». И вообще, с чего мне перед ними отчитываться? Это они должны быть мне до конца дней благодарными, я им в одно лицо по пятьсот тысяч заработал. Хм… Справедливо было бы взять процент с каждого, так ведь не то что не дадут, даже не признают, что обязаны мне.

Подавив желание разорвать записку, я отправился в номер Денисова, постучал. Он открыл, смерил меня взглядом, развернул протянутый листок, прочитал и спросил:

— Что сегодня?

— Сегодня я моральный урод. Следи, чтобы кого-нибудь не прибил. — Я протянул ему телефон. — Забери, пожалуйста, и отдай только завтра, что бы я ни говорил, какие аргументы бы ни приводил.

— У меня дети, не хочется, чтобы ты свернул мне шею, когда я попытаюсь тебе помешать.

— Я могу, да, — кивнул я, сунул ему телефон и удалился.

На завтраке мне не понравилось, что для меня не забронировали лучшее место — я ведь больше всех отличился. И вообще, на меня не обращают внимания, когда на руках носить должны.

Автобус, на котором нас везли в аэропорт, был отвратительным — колени упирались в кресло, стоящее впереди.

Марокко взял микрофон и рассказал, что будет дальше: в Москве нас сперва везут в спорткомплекс, потом развозят по домам на такси — чтобы фанаты не затискали насмерть, и ночь все проводят с семьями; завтра утром в девять — раздача слонов, встреча с партийными лидерами, потом — пресс-конференция, но нам надлежит явиться в восемь, дабы подготовиться. Кто опоздает или не придет, тот лишится премии.

В аэропорту каждого обыскивали минут по десять, так и подмывало сказать, что они — ничтожества, не понимающие, с кем имеют дело. Неужели «Динамо» пригласили для того, чтобы вот так мариновать? Где гостеприимство?

Я старался ни с кем не разговаривать, но с ужасом отмечал, что с каждой минутой все тише звучал голос здравого смысла. Только бы он не смолк окончательно, когда мы приземлимся! Я забьюсь в свою квартирку и буду молчать, пока не засну. Или в самолете попытаться поспать, авось поможет?

Так я и сделал. Немного посмотрел на Глазго сверху, простился с городом, закрыл глаза и принялся считать. Помню, что досчитал до пятисот, а потом вырубился. Проснулся, когда стюардесса просила пристегнуть ремни перед посадкой, и с радостью обнаружил, что я — все еще уверенный и знающий себе цену мужчина, а не слизняк, которым был еще вчера.

В Шереметьево наш спецборт встречали: едва подали трап, к самолету хлынула толпа телевизионщиков, журналистов и просто высокопоставленных зевак обоих полов, желающих приобщиться к великому. Хлынула — и разбилась о живое оцепление ОМОНа, обтекла его. Выходили мы в бело-голубой форме, чтобы было видно: это герои-футболисты, а не какие-то черти непонятные.

Я спускался по трапу вслед за Марокко, махал журналистам, посылал воздушные поцелуи.

— Саня! — крикнула, какая-то девушка, взметнулись в воздух цветы.

Правильно, встречайте своего героя…

—…Кокорин наш герой! — продолжила та же девушка, и к ней присоединился хор голосов: — Он в целом мире один такой!

Безумно захотелось развернуться и как-ак вмазать Кокоше! Он воровал мою славу. Да, он забивал, на его счету наибольшее количество голов, но без меня они все равно продули бы, как этого можно не видеть⁈

Десятки журналистов и блогеров вели репортажи, над нами жужжали дроны. Я шествовал медленно, расправив плечи и выпрямив спину, чтобы подать себя в лучшем свете, замирал и позировал, с моих губ не сходила улыбка.

Уходить не хотелось, чувствовать себя голливудской звездой было приятно, а осознание, что завтра мое фото появится на первых полосах газет, поднимало самооценку до небес. Да, это именно то, к чему я стремился! Еще бы денег побольше!

Получив багаж, мы погрузились в автобус. Я сперва пропустил команду, и лишь потом погрузился сам. Оглядел салон: все ближние места у окна были заняты.

— Кто-нибудь, — сказал я, — уступите мне место у окна.

— С хера ли? — возмутился Исаматов. — Ты беременный?

Грянул хохот. Хотелось сказать, что это лишь малая плата за то, что благодаря мне они победили, но я нашел в себе силы промолчать, потому что ссора мне не нужна. Эти лицемерные ничтожества никогда не признают очевидного. Пришлось боком протискиваться в самый конец автобуса, а он еще и тронулся раньше времени — я чуть не упал.

— Эй, — крикнул я водителю, — ты там за баранкой не офигел ли? Не дрова везешь!

Денисов высунулся в проход и посмотрел с осуждением. Так и подмывало показать ему средний палец. Старый пердун, ну, продержится он еще год, а потом начнет сдавать — и откуда столько самоуверенности?

Возле спорткомплекса нас тоже встречали — и журналисты, и болелы, орущие «Динамо — чемпион». Ко мне подошел начальник команды, похожий на итальянца Алан Георгиевич Королев, теперь в белом костюме и белой же шляпе. Думает, что выглядит стильно, на деле же клоун клоуном.

— Саша, у меня к тебе дело. Зайди-как в мой кабинет.

— Пожалуйста, — сказал я и, уловив его недоумение, объяснил: — Нужно говорить «пожалуйста», я не мальчик на побегушках.

Он проигнорировал мою реплику, пожал всем руки, поприветствовал журналистов и болел, и увел меня к себе. В кабинете кивнул на стул напротив стола, уселся за стол.

— Ты хорошо себя проявил, — сказал он, подвигая ко мне какие-то документы.

— И все? — спросил я. — Ничего, что тренер еле пустил меня на ворота? А ведь команда проиграла бы, если бы не я.

— Ознакомься, — он кивнул на распечатку. — Это контракт. Бесспорно, ты истинный самородок, и должен играть в высшей лиге. Только благодаря тебе «Динамо» способно войти в тройку лидеров. Основной состав я тебе гарантирую. Читай условия.

Закинув ногу за ногу, я углубился в чтение. Я был обязан играть в «Динамо» три года. Моя ежемесячная зарплата составляла десять тысяч, премия за каждый выигрыш — тоже десять. За победу команды — однокомнатная квартира в Москве, район — на выбор.

Глаза мои округлились, я сглотнул слюну. Деньги — именно то, чего мне не хватало! Слава — дело наживное, в вышке я быстро сделаю так, что обо мне узнают все.

— Если заинтересован, — улыбнулся Ковалев, — поставь свою подпись.

Я потянулся к ручке.

Глава 26. Метаморфозы

Итак, десять тысяч — это немыслимая сумма, мало кто в Союзе столько получает. За выигрыш еще десять. В год мы проводим примерно сорок матчей. Выигрышей будет, скажем, тридцать. Умножаем на десять, получаем триста тысяч, да плюс сто двадцать — четыреста двадцать в год. В пересчете на привычные рубли чуть больше четырех миллионов.

Это много лучше, чем копейки, которые платят в «Титане», да и за выход в вышку бороться не надо. Но достаточно ли этого для уникального вратаря? В моем мире зарплаты топовых футболистов исчисляются миллионами долларов.

Может ли быть такое, что в ЦСКА или Спартаке мне предложат больше? Вполне. Так что спешить с ответом не стоит, надо поторговаться, а параллельно обзвонить начальников других команд и поинтересоваться условиями. Сейчас полдень, времени еще вагон и маленькая тележка, только вот незадача — телефон-то я отдал Денисову.

— А ничьи? — поинтересовался я. — Как оплачиваются ничьи?

Ковалев развел руками.

— Никак. Нам нужны только победы.

— Даже в «Титане» за ничьи платили половину премии, — привел аргумент я.

— И эта премия равнялась десяти тысячам? — усмехнулся он.

— Но тогда не всем было понятно, что на данный момент я — лучший вратарь если не в мире, то в мире, то в СССР.

— А теперь — всем понятно? Например, мне — не очень, — парировал Ковалев и его темные глаза, казалось, стали черными, под цвет зрачка.

— Советую пересмотреть игры, проведенные в Англии, — сказал я и дополнил: — Внимательно пересмотреть.

— Будешь подписывать? — спросил Ковалев раздраженно.

Больше всего на свете он хотел врезать зазвездившемуся молокососу, и плевать, что он, то есть я, боец, зато на профессиональную этику — не плевать.

Идиот! Любой человек должен знать себе цену и требовать справедливую оплату своего труда. Хватить себя недооценивать! Я имею право собой гордиться больше, чем кто-либо другой.

— Мне нужно время до вечера.

— До шести я здесь, — стараясь на меня не смотреть, сказал Ковалев.

— Впишите, что за ничью — пять тысяч, и мне