Следующий съезд мы тоже миновали.

– Далеко еще, Гош?

– Почти приехали, – сказал Гош.

Почти… Хм… Почти – это значит до следующего съезда, а оттуда уже совсем недалеко… Почти у дороги?

Странно. Все-таки днем эта дорога должна быть оживленной…

Я всматривался в темные деревья, отыскивая еще один съезд в сторону. Но вместо этого фонари пошли чаще, промелькнула заправка – и мы въехали в еще один маленькой городок.

Ничего себе – почти приехали! То есть еще этот городок проехать, а только после него какой-то съезд. Вот почему Гош по сторонам особенно не всматривался…

Но вместо того, чтобы промчаться по центральной улице насквозь, Гош сбросил скорость. Свернул вправо. Не на боковое шоссе, уходящее от городка в другую сторону, а на какую-то мелкую улочку.

Дорога, и до этого-то так себе, стала совершенно ужасной: рытвина на рытвине. Такое ощущение, что еще от немецких танков остались…

И дома под стать. Даже не панельные, а кирпичные – старые-старые. В два-три этажа, редко в пять. Обшарпанные до ужаса.

Мы уже не ехали – ползли. Но даже так машину дергало и подбрасывало, ухало вниз, кидало из стороны в сторону. На ином бездорожье глаже, чем на этой дороге.

Впереди явно нет выезда на шоссе. Такие дороги если чем-то и заканчиваются, то тупиком, а еще чаще просто растворяются, так что даже непонятно, куда же она вела-то.

– Гош, куда мы едем?

Ни одна чертова сука не станет жить в городе. Да еще в таком.

– Здесь, – сказал Гош.

Вывернул вправо на обочину, впритык к забору из литого чугуна – старый, тут и там не хватало кончиков старомодных завитков. Заглушил мотор.

– Здесь?.. – тупо повторил я, оглядываясь.

По ту сторону забора чахлые кусты, уже голые. За ними старые тополя, дорожка, пара сломанных скамеек, постамент без бюста – выходит, какому-то революционеру был. Явно не здесь. Впереди?

Там дорога растворялась в рытвинах, кустиках, березовом молодняке, дальше лес. Слева?

Слева и чуть сзади – Гош проехал мимо въезда, чтобы мы не загораживали, – тоже заборчик, хотя и не литой, а сборная штамповка: пролеты – две поперечины, в которые вдеты прутья. Где-то погнутые, где-то и вовсе недостает. Да и столбы давно покосились. Пролеты повело в разные стороны, как зубы при цинге. А за ними…

Я поморщился. Нахохлился. Стало холодно и тоскливо.

Больница. Старая, как и весь этот городок, почти заброшенная. Хотя в некоторых окнах свет горит, но все равно – дом-призрак. На краю города-кладбища.

Я поглядел на Гоша.

– Здесь – где?

Городок остался позади. Мы на окраине. Недостаточно глухой, чтобы здесь жила сука. Разве что парк только кажется маленьким, а где-то в глубине есть какой-нибудь домик?

Гош дернул подбородком влево. Я проследил за ним взглядом и снова уперся в больничный корпус. Широкий подъезд со ступенями, сточенными ногами, временем и морозами. Ряд дверей. Кривая урна с краю.

Я повернулся к Гошу:

– Это больница!

Гош невозмутимо кивнул, соглашаясь.

– Но… – Я еще раз поглядел на больницу. Потер бровь.

Больница… Никак у меня не складывались воедино чертова сука и больница.

Может быть, потому, что я ни разу не видел ни одной чертовой суки, которая была бы больна. Да что там больна – я их даже старыми не видел. Словно все они, когда достигают какого-то возраста, уезжают куда-то… Уходят?

Я поежился. Даже думать не хочется, куда они могут уходить.

– Подожди, Гош… Ты хочешь сказать, что она была здесь ради больницы?

– Ее машина стояла здесь. – Гош дернул подбородком назад. На обочину перед воротами больницы, мы чуть проехали их.

– А сама она? Ты видел, как она входила в больницу?

– Выходила, – поправил меня Гош.

Так… Значит, он нашел машину, когда она стояла здесь. А сука была в больнице…

– Бред какой-то… Зачем ей больница?

Больница… Какая ей, жабе, может быть нужна больница, когда ее не то что болезни – пули не берут! Подпиливаешь их, чтобы раскрывались в теле, чтобы рана была больше, но даже это не всегда помогает. Если в голову не попал, а жаба сильная, то даже подпиленные пули могут не спасти. Хоть всю обойму в нее всади… Старик уж сколько этих чертовых сук передавил, а спалился именно на жабе.

И вдруг вот такая же вот жаба, а то и не такая же, а еще покруче, чем наши, провинциальные, – и вдруг ей понадобилась больница? Это даже не смешно.

Но даже если и понадобилась. Почему она выбрала эту? Древняя развалюха у черта на куличках. С соответствующими врачами, можно не сомневаться. Почему ее выбрала?

Чертовы суки живут, как им нравится. Берут от жизни все, что хотят. Лучшее. У нее же в подружках паучиха! Ну, была в подружках… С помощью паучихи она могла бы без особого труда получить врачей из лучших столичных клиник. Или из каких-нибудь швейцарских. Паучихе какая разница, кого хомутать…

Могла бы. Но почему-то выбрала эту провинциальную развалюху.

Почему?

Я поглядел на Гоша. Гош невозмутимо наблюдал за больницей.

– Ты говорил, что мальчишка жив. Он был с ней?

Гош кивнул.

Та-ак… Час от часу не легче…

В конце концов, можно было бы предположить, что хотя пули их не сразу берут, но какие-то болезни им все же страшны… Но зачем ей мальчишку-то с собой сюда тащить?

Это он заболел? Допустим. Хотя ей он нужен ровно на две недели, до ритуала, а выглядели они с братом совершенно здоровыми, но – допустим. Вдруг простудился, воспаление легких, мало ли… Но почему, дьявол ее задери, из всех больниц она выбрала эту?! Какая тут, к черту, быстрая квалифицированная помощь?!

– А тот усатый? Был?

Гош кивнул.

– Да Гош, в самом деле! Где он был? В машине сидел или с ней ходил?

– С ней.

И он тоже в больницу ходил…

Хм… Может, она все свое с собой возит? Тогда это хоть что-то объясняет.

– И долго она здесь была?

– Сорок минут, – сказал Гош. Поглядел на меня, нахмурился и на всякий случай добавил: – При мне.

Мне снова захотелось врезать ему. И не обязательно в плечо. Но я сдержался.

Так… Он нашел ее машину здесь. Как именно – спрашивать бесполезно, я из него это и за сутки не выпытаю с его манерой отвечать на очевидные – для него очевидные! – вопросы. Но в принципе понятно. Их, когда он в конторе работал, этому учили.