* * *

Когда мы въехали в городок, было еще совсем раннее утро и все спали; Риад Халаби остановил свой фургончик, заглушил двигатель и провел меня в дом через заднюю дверь. Мы прошли через патио, где журчала вода в фонтане и, надрываясь, пели о чем-то жабы, и он оставил меня в ванной комнате с куском мыла и чистым полотенцем в руках. Я встала под струю воды и стала ждать, пока она смоет с меня усталость и сонливость после долгой поездки и уныние пополам с безысходностью, накопившиеся за последние недели. Наконец я почувствовала себя лучше, а моя кожа вновь обрела свой естественный цвет, который я уже успела забыть за то время, что у меня не было возможности нормально помыться. Я вытерлась, заплела волосы в косу, оделась в длинную мужскую рубашку, подпоясав ее каким-то шнуром, и примерила парусиновые туфли, которые Риад Халаби принес мне со склада.

— Ну а теперь поешь, только не торопись, никто у тебя ничего не отнимет; главное, чтобы у тебя снова живот не заболел, — сказал хозяин дома, усадив меня за кухонный стол и закатив для меня настоящий пир: рис, мясо с пшеничной кашей и лепешки из пресного теста. — Меня здесь все называют просто турком, а тебя как зовут?

— Ева Луна.

— Когда я уезжаю по делам, моя жена остается дома одна, и я бы хотел, чтобы у нее была компания, чтобы ей не было так скучно. Она никуда не выходит, у нее нет подруг, и по-испански она не говорит.

— Вы хотите, чтобы я была у нее служанкой?

— Нет. Ты скорее будешь для нас вроде дочери.

— Мне уже давно не для кого быть дочерью, и я, по правде говоря, не помню, как это — быть чьим-то ребенком. Я должна во всем слушаться вашу жену?

— Да.

— А как она будет меня наказывать, если я стану плохо себя вести?

— Пока не знаю, там посмотрим.

— Предупреждаю, я не буду терпеть, если меня начнут бить.

— Ну уж бить тебя тут точно никто не станет, девочка.

— Я останусь у вас на месяц, пусть это будет наш общий испытательный срок, а если мне не понравится — сбегу.

— Договорились.

В этот момент в кухню вошла Зулема, все еще сонная. Она окинула меня с ног до головы безразличным взглядом и, похоже, вообще не слишком удивилась моему появлению в доме. Как я потом узнала, она уже успела смириться с гипертрофированным чувством гостеприимства своего мужа, который готов был приютить любого, кто, по его мнению, нуждался в помощи. Дней за десять до моего появления он пригласил в дом какого-то путника, ехавшего через городок на осле; пока гость набирался сил, чтобы продолжить путь, его зловредное животное сожрало чуть ли не всю одежду, сушившуюся во дворе на веревках, и немалую часть запасов продовольствия, хранившегося на складе. Зулема — высокая, светлокожая, с черными волосами, двумя родинками на щеке рядом с уголком рта и большими печальными глазами чуть навыкате — предстала передо мной, одетая в хлопчатобумажную рубаху, скрывавшую ее тело целиком, от шеи до ступней. В ушах у нее были золотые серьги, а на руках золотые браслеты, издававшие легкий звон, подобно бубенчикам. На меня она смотрела не слишком приветливо, уверенная, что я скорее всего очередная попрошайка, без труда разжалобившая ее мужа. Я поздоровалась с ней по-арабски, как буквально за пару минут до этого научил меня Риад Халаби; в тот же миг лицо Зулемы расплылось в довольной улыбке, она подошла ко мне вплотную, взяла мою голову руками и поцеловала в лоб. При этом на мое короткое приветствие она ответила длинной монотонной тирадой на своем родном языке. Турок, по-прежнему прикрывая лицо платком, с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться.

Всего пары слов, наскоро выученных мною по-арабски, хватило, чтобы сердце моей новой хозяйки растаяло и я с первого же дня почувствовала себя в этом доме своей, будто всю жизнь прожила с этими людьми. Привычка вставать ни свет ни заря очень пригодилась мне на новом месте. Я действительно просыпалась на рассвете и, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, тотчас же вскакивала с кровати и начинала ходить, бегать, выполнять всякую работу, так и не присев ни на минуту за все утро. Первым делом я шла готовить кофе по любимому рецепту хозяйки; в соответствии с полученными указаниями я трижды доводила его до закипания в медном кувшине и, добавив для аромата несколько семян кардамона, переливала готовый напиток в фарфоровую чашечку, которую подавала Зулеме; та выпивала кофе, еще не открывая глаз, и продолжала спать до полудня, а то и дольше. Риад Халаби, в отличие от супруги, вставал рано, практически одновременно со мной, и шел завтракать на кухню; он всегда готовил завтрак сам — с явным удовольствием; постепенно он привык ко мне и перестал стесняться своей заячьей губы. Мы спокойно завтракали вместе, а затем шли в магазин. Первым делом мы поднимали металлические жалюзи, прикрывавшие окна и двери, протирали прилавок, раскладывали продукты так, как считали нужным, и садились на табуретки в ожидании покупателей. Долго скучать нам, как правило, не приходилось.

Впервые в жизни у меня оказалась свобода выбора: оставаться дома или выходить на улицу; вплоть до этого времени я либо была заперта в четырех стенах или в лучшем случае жила за забором с закрытыми на ключ воротами, либо же слонялась по малознакомым улицам враждебного мне города, не имея возможности вернуться домой, потому что дома как такового у меня в такие периоды не было. Здесь же я могла, например, пойти на улицу и прогуляться вечерком по городу, сделав пару кругов по площади. Кроме того, я всегда могла найти предлог, чтобы поговорить о чем-либо с соседями. Кому-то Аква-Санта показалась бы скучной дырой, а для меня это был целый мир, полный интересных мест и развлечений: здесь были церковь, почта, школа и комендатура, здесь били барабаны в День святого Иоанна Крестителя, сжигали тряпичное чучело в память о предательстве Иуды, возлагали корону на голову королевы города, а под Рождество учительница Инес репетировала со своими учениками и показывала всем собравшимся так называемые живые картины: школьники, одетые в костюмы из креповой бумаги, украшенной инеем из фольги, на счет «раз-два-три» выстраивали композиции, изображающие библейские сюжеты на темы Благовещения, Рождества Христова и избиения младенцев по приказу царя Ирода. Я бродила по городку, блаженствуя оттого, что могу смешаться с толпой местных жителей, могу поговорить с кем угодно, могу просто наслаждаться жизнью и обретенной свободой. В Аква-Санте большинство окон в домах не были застеклены, а двери практически никогда не закрывались; здесь было принято заходить друг к другу в гости без приглашения и предупреждения, здороваться с хозяевами дома, проходя мимо, заглядывать на чашку кофе или на стакан фруктового сока, — в общем, все тут друг друга знали и никто не мог бы пожаловаться на одиночество или недостаток общения. Здесь даже покойники не оставались надолго одни.

Риад Халаби научил меня работать в лавке: взвешивать, отмерять, подсчитывать общую стоимость, давать сдачу, и я даже получила право сама торговаться. Он утверждал, что умение торговаться — главное в любом бизнесе. Впрочем, его представления об этом процессе совершенно не совпадали с общепринятыми: он был уверен, что торговаться надо вовсе не для того, чтобы получить побольше прибыли, а чтобы продлить удовольствие от общения с покупателем. Кроме того, я выучила несколько фраз на арабском и могла худо-бедно объясниться с Зулемой. Вскоре Риад Халаби пришел к выводу, что мне нельзя ни работать в магазине, ни просто-напросто жить сколько-нибудь самостоятельной жизнью, если я в самое ближайшее время не научусь читать и писать. Он попросил учительницу Инес, чтобы та занималась со мной индивидуально, поскольку я была слишком взрослой, чтобы ходить в первый класс. Я гордо шла к дому учительницы через весь городок, специально делая крюк, удлинявший путь на несколько кварталов. При этом я держала свои книги и тетради так, чтобы все их видели и знали, куда я направляюсь. Меня просто распирало от гордости за себя, за то, что я могу назвать себя настоящей ученицей. Мы с учительницей садились за стол, над которым висел портрет ее убитого мальчика, и приступали к занятиям: рука, ботинок, глаз, корова, моя мама меня любит, Пепе просит подать трубку. Читать и писать я училась одновременно; возможность записывать собственные слова и мысли привела меня в полный восторг, перевернув всю мою жизнь. Я готова была часами читать любые тексты и записывать все, что приходило мне в голову; я повсюду таскала с собой тетрадку, то и дело открывая ее, чтобы записать какую-нибудь мысль или новое для меня название цветка. Я пыталась передать буквами щебет птиц и придумывала новые слова. Умение писать избавило меня от необходимости сочинять сказки в виде рифмованного текста; теперь мне не нужно было хранить в памяти весь сюжет: я запросто могла населять свои миры любым количеством действующих лиц и выстраивать сюжеты, полные приключений. Мне хватало буквально пары записанных фраз, чтобы восстановить в памяти всю сказку и пересказать ее, например, своей хозяйке, до чего, впрочем, мы дошли далеко не сразу, а лишь когда она заговорила по-испански.