Мне вспомнилось, каким я видел «Наутилус» последний раз, когда это железное чудовище, сеющее смерть и разрушение, богом мести явилось в подводный город Дагона. Мысль о том, что с этим невероятной силы гигантом могла случиться беда, казалась мне просто абсурдной.

Отогнав от себя неприятную мысль, я быстро пошел дальше, стараясь своим поведением не привлекать к себе внимания возможных наблюдателей. Слева и справа от дороги появились первые дома, и к отдаленному шуму прибоя прибавился другой звук — низкий, напоминавший многоголосый гомон большой толпы. Я подумал о костре, который видел с холма, и вздрогнул.

По мере того как я приближался к центру селения, гомон становился все громче, и вскоре я увидел кроваво-красные отблески яркого пламени, падавшие на стены и крыши домов. Я снова остановился. Дом Северал Борден находился на другой стороне рыночной площади, и он был единственным местом, куда я мог пойти, — по крайней мере сейчас. До того момента как я решился признаться себе, что лодка уже не придет, я, конечно, не думал о том, что могу ждать помощи от этой полубезумной женщины. Но у меня даже не было денег на то, чтобы купить себе билет до Абердина, не говоря уже о Лондоне. Кроме того, я не мог уехать отсюда, не выяснив, что произошло с Баннерманном. И с «Наутилусом».

Осторожно оглядевшись, я так никого и не увидел. Улица была пустой и темной, и даже в тех домах, где горел свет, не было заметно никакого движения. Очевидно, все население Фирт-Лахлайна собралось на рыночной площади, чтобы… А зачем, собственно говоря, они могли собраться там? Я снова двинулся в путь, а потом перешел на другую сторону улицы, где тени были погуще, и постепенно приблизился к площади.

Я был готов ко всему, но то, что мне довелось увидеть, заставило меня замереть на месте. Похоже, на площади и в самом деле собралось все население Фирт-Лахлайна. Здесь было человек двести: мужчины, женщины, дети и старики, которые едва стояли на ногах. У некоторых женщин на руках были младенцы. В центре площади пылал огромный костер. Дрова были сложены в кучу высотой в два человеческих роста, а пламя взвивалось в три раза выше. В небо летели искры, а воздух был наполнен красным мерцанием. Казалось, что над селением горит само небо.

Я осторожно вышел на площадь, тщательно следя за тем, чтобы оставаться в тени и чтобы меня не увидели люди, чьи глаза уже привыкли к яркому свету костра. Я не вполне понимал, что делают эти мужчины и женщины: большинство из них взялось за руки, образовав вокруг костра широкий круг, словно они ожидали какого-то знака, чтобы начать танцевать. Другие просто стояли там, вглядываясь в пламя костра. И при этом я по-прежнему слышал глухое низкое пение.

Это нельзя было назвать песней, ибо никаких слов не было. Там не было даже отчетливых звуков, лишь низкое гудение, подчиняющееся какому-то странному, трудно определимому ритму. Но этот ритм, казалось, был мне знаком.

На площади царила странная атмосфера ожидания.

Я отступил еще дальше в тень, внимательно осмотрелся и стал обходить площадь. На это ушло не более двух-трех минут, но когда я уже был у дома Северал Борден, у меня появилось такое ощущение, будто я провел в пути несколько часов. По моему телу ручьями стекал пот, хотя сейчас, после захода солнца, воздух был достаточно холодным. Незаметно войдя внутрь, я запер за собой дверь. В доме было тихо, и гул людских голосов здесь казался лишь тихим рокотом. Дверь в комнату была открыта, но везде царила темнота. Я дошел до гостиной — и резко остановился.

Мертвец по-прежнему лежал перед камином. Кто-то перевернул его на спину, так что в серых сумерках я разглядел на месте лица светлое пятно. Он лежал здесь так же, как в тот момент, когда я ушел отсюда. Мысль о том, что Северал провела целый день в доме вместе со своим мертвым мужем, заставила меня вздрогнуть.

И тут я уловил запах табака, который витал в воздухе. Это был дешевый табак для трубок, вонявший пережаренной свининой. На столе стояли бокалы, в некоторых из них еще было вино. Я заметил еще кое-какие детали, на которые сперва не обратил внимания: большая картина у двери висела немного косо, один из стульев валялся на полу, а край ковра был завернут. Не на шутку встревожившись, я прошел по коридору и прислушался.

В доме было вовсе не так тихо, как мне показалось вначале. Глухой рокот голосов, доносившийся с площади, заглушал все звуки в доме, но после того как я сосредоточился, мне удалось различить какие-то голоса. Это были голоса двух или трех мужчин, которые разговаривали наверху, прямо над моей головой.

Я осторожно начал подниматься по лестнице. Старые ступени скрипели под моими ногами, а из-за натянутых до предела нервов все звуки, которые доносились до меня сейчас, казались в десять раз громче, чем они были на самом деле. Остановившись, я взял в руки шпагу-трость, но, решив не доставать оружие из ножен, перебросил его так, чтобы пользоваться рукоятью как дубиной. Когда я достиг верхней площадки лестницы, голоса стали громче. Теперь я не сомневался, что там разговаривали двое мужчин.

Приблизившись к двери, за которой слышались голоса, я осторожно присел, чтобы посмотреть в замочную скважину. От того, что я увидел, мое сердце забилось в два раза быстрее. Моему взору открылась небольшая часть освещенной, с любовью обставленной спальни: кровать, часть стула и широко расставленные ноги человека, сидевшего на нем, зеркало, в котором отражались дверь и стена… На кровати лежала связанная женщина.

Через мгновение я узнал в ней Северал.

Платье на ней было разорвано, а саму ее связали скрученными платками. Волосы спадали ей на лоб, но я разглядел, что ее лицо распухло — скорее всего, от побоев. Руки женщины подлейшим образом были заломлены за спину. От этого зрелища во мне поднялась волна горячей ярости. Я уже хотел вскочить на ноги и выбить дверь…

Но тут кое-что остановило меня. Мужчина, лица которого я не видел, встал, нагнулся к Северал, а затем повернулся, собираясь пройти к двери. Теперь я узнал его. Это был долговязый, с которым мне уже дважды приходилось сталкиваться. Один раз в Абердине, когда он привел банду, напавшую на нас с Баннерманном, а второй раз в особняке, когда я столкнулся с ним в буквальном смысле — ударив его кулаком в нос. Его лицо по-прежнему было воспалено, а блеск глаз свидетельствовал о том, что он вновь был пьян. Я напрягся, но долговязый не стал открывать дверь, а лишь прислонился к стене и вытащил из кармана сигару.

— Все это ожидание действует мне на нервы, — услышал я голос долговязого. — Макгилликадди обещал нам…

— Я сам знаю, что он обещал, — перебил его другой мужчина.

Сквозь замочную скважину я не мог видеть второго типа, но слышал его шаги — он принялся нетерпеливо ходить туда-сюда по комнате.

— Он скоро придет.

— Да уж, — мрачно проворчал долговязый, зажигая спичку. — Вопрос только в том, когда это будет. Черт подери, что я такого сделал Дагону, что мне постоянно приходится выполнять грязную работу, в то время как все остальные…

Но я уже не слушал его. Последний взгляд в замочную скважину позволил мне разглядеть в зеркале долговязого, который стоял возле двери с дымящейся сигарой во рту. Признаться, этот тип с небрежно скрещенными на груди руками выглядел просто смешно. Но позиция, которую он занял, была настолько идеальна, будто я сам его туда поставил. Осторожно выпрямившись, я повернул ручку и, услышав тихий щелчок, изо всех сил ударил ногой в дверь около замка.