– Яков Андреевич! – обрадованно воскликнул мой камердинер, снимая мне шубу с плеч. – А мы уж и не знали, когда вас ждать, – запричитал он в своей обычной манере. – Вот непогода-то разыгралась! – Господин Юкио! – всплеснул он руками. – Да вы никак ранены! Что же это с вами со всеми снова произошло?! – заохал лакей. – Да и госпожа Мира спала с лица, – заметил он, прищурив два близоруких, слегка слезящихся глаза.

– Ничего особенного! – ответил я, будучи несколько раздражен болтливостью своего камердинера.

– Ничего особенного! Ничего особенного! – пробормотал старый слуга себе под нос и унес разбирать мои чемоданы.

Я поднялся в свой кабинет, желая первым делом спрятать дневник в тайнике за известной картиной на стене.

Не успел я открыть дверь, как замер на пороге от неожиданности с маленьким погребцом в руке, в котором лежала моя тетрадь.

– Яков Андреевич! – поприветствовал меня Кутузов, утопая в глубоком кресле.

– Иван Сергеевич! – удивился я. – Вот уж кого я никак не ожидал здесь увидеть! – сказал я холодно.

– Вы вправе сердиться на меня, Яков Андреевич, – губы Кутузова чуть тронула едва уловимая улыбка. – Но меня ввели в заблуждение, – проговорил он извиняющимся тоном. – Произошло какое-то досадное недоразумение! – развел руками Кутузов.

– А по-моему, это не недоразумение, – сухо заметил я. – Мне кажется, что некто намеренно ввел вас, Иван Сергеевич, в заблуждение…

– Расскажите мне все, что вам известно об этом деле! – потребовал Кутузов.

Мне не оставалось ничего иного, как послушаться, ибо повиновение также являлось одной из добродетелей Соломонова храма.

– Вы уверены, что жертвоприношение совершил Гродецкий? – с сомнением в голосе спросил Иван Сергеевич после того, как я поведал ему обо всем, что произошло в имении Титовых.

– Это было не жертвоприношение, – твердо ответил я. – Это было убийство! Князь имел влияние при дворе, – продолжил я, – но у него были совершенно иные политические цели, в отличие от тех, что имел Гродецкий! К тому же, между делом, кто-то посоветовал ему избавиться от меня, и он непряминул этим советом воспользоваться, ибо я, как никто другой, подходил в этом случае для заклания. На роль козла отпущения, образно говоря…

– Я вынужден с сожалением констатировать, – заметил Кутузов, – что мы с Николаем Николаевичем допустили непростительную ошибку!

– Вы мне верите? – поинтересовался я.

– Да, – кивнул Иван Сергеевич. – Ваши слова подтверждает Лаврентий Филиппович Медведев и некоторые мои агенты, – добавил он.

– Вы уже успели опросить надзирателя? – искренне удивился я.

– Да, – подтвердил Кутузов. – Вам, Яков Андреевич, должно быть известно, что Лаврентий Филиппович прибыл в столицу днем раньше!

– Известно, – ответил я. – Он, кстати, привез с собой одного из убийц.

– Это нам тоже известно, – поклонился Иван Сергеевич. – Ваша задача сейчас, – обратился ко мне Кутузов, – найти и привезти в Орден пана Гродецкого. Он должен ответить за свое преступление, – добавил Иван Сергеевич.

От его слов у меня мороз пробежал по коже. Однако я не мог не признать их справедливости…

– И вот еще что, – продолжил Кутузов, – мне неизвестно имя человека, введшего в заблуждение Титова. Я был бы весьма признателен вам, Яков Андреевич, если бы вы разыскали его и тоже доставили в наш Орден. У братьев накопились к нему некоторые вопросы… – проговорил он зловеще. Говоря откровенно, мне бы не хотелось оказаться на месте этого человека, бывшего в ответе за несколько смертей, свершившихся друг за другом.

Свет от китайского фонарика под потолком окрашивал седину Кутузова в радужные цвета. Казалось, что над его головой светится золотистый нимб. Я не мог отвезти взора от его чугунного перстня с адамовой головой, такого же, как тот, что я обнаружил в вещах Гродецкого…

Я зажмурился и снова открыл глаза, чтобы избавиться от этого иррационального ощущения и вернуться на грешную землю!

Кутузов, как всегда, вышел через потайную дверь за коричневым гобеленом. Я убрал тетрадь и вернулся в гостиную, где меня уже дожидалась Мира, продолжавшая обучать Кинрю санскриту. Ее ведические книги лежали на столе.

– И как теперь без тебя Ольга Павловна? – осведомился я.

– Ее Грушенька подлечит, – заулыбалась Мира. – Я ей оставила травы, вместе с рекомендациями…

– А Агастья с Мадхавой? – поинтересовался я.

– Они еще не дождавшись похорон уехали, – ответила моя индианка. – Не понравилась им, Яков Андреевич, ваша Россия… Чуть по этапу не пошли!

– Ваша Россия?.. – переспросил я Миру.

– Наша, – радостно воскликнула индианка и бросилась мне в объятия.

– Что я вижу? – деланно удивился Кинрю, который давно уже догадывался о наших с ней отношениях.

– Яков Андреевич, – вдруг нахмурилась Мира. – Вы как-то странно выглядите, – проговорила она. – Вас уже посещали?

– вдруг ее щеки стали пунцовыми. – Кутузов?! – догадалась индианка.

Сказать, что Мира его недолюбливала, значило бы ничего не сказать! Она Ивана Сергеевича на дух не выносила! Сколько я ни объяснял ей, что именно ему мы обязаны своим положением в обществе и нашим благосостоянием, это ничуть не меняло ее точки зрения. Индианка полагала, что Кутузов бессовестно использует меня и приносит мне одни только неприятности! Она и понятия не имела об иерархии в Ордене…

– Кутузов, – подтвердил я. – Он только что покинул мой кабинет!

– Но он же вас предал?! – в свою очередь взорвался Кинрю.

– Его ввели в заблуждение, – устало ответил я.

– Ну-ну, – покачала головой индианка, встала из-за стола и в сердцах выбежала из комнаты.

– Экзальтированная особа, – заметил Кинрю, откладывая в сторону одну из ее ведических книг.

– О, да, – выдохнул я. Однако я знал, что не пройдет и пяти минут, как она успокоится… Вопреки всему, Мира была разумной женщиной.

В этот же день я отправился к моей дорогой Божене, которая, как я полагал, могла мне много чего рассказать о пане Гродецком, укатившим из барской усадьбы в неизвестном мне направлении. Я желал, чтобы Божена Феликсовна стала той Ариадной, что позволила бы мне распутать этот клубок.

Я прибыл как раз ко времени, у Божены Зизевской был прием…

Не успел камердинер в парадной ливрее доложить о моем визите хозяйке, как она тут же, шурша бархатными юбками и расточая ароматы пачули с вербеной, вышла меня встречать.

Божена Феликсовна, по-прежнему, была необыкновенно хороша собой в бархатной иссиня-малиновой масаке, которая удивительно шла к ее ярко-синим глазам. В золотых кудрях у нее алела гранатовая диадема, такие же серьги гроздьями покачивались у кузины в ушах.

Я задумался о пане Гродецком и невольно пропустил ее, как всегда, блистательное появление.