— Вы хотите захватить московский Кремль, обиталище царской династии! Вы собираетесь сопротивляться полиции! Полиция на жалованье у ваших господ — они хотят перестрелять вас, как собак! Играйте злость! Разозлитесь!

В толпе актеров, игравших полицию, многие уже смеялись над этой сердитой речью.

— Скажи им, Ильич! — крикнул один.

Свет резко повернулся.

— Ты! — крикнул он, тыча пальцем. — Ты уволен! Иди домой! Или в пивную! Проваливай! Ты тоже.

Один из полицейских, на которого указал режиссер, не послушался. Он больше не смеялся.

— Гоните тысячу, — сказал он. — Уговор был — тысячу рублей в день. За беспокойство.

— Тысячу рублей! — Свет был в ярости. — Скажи спасибо, что тебе бока не наломали! За беспокойство.

Полицейский не сдавался еще с минуту, требуя и угрожая. Те, кто изображал полицию, тоже пили — лицо актера побагровело, глаза стали маленькими, круглыми и жесткими, как стеклянные шарики. Он был настоящий полицейский унтер и не привык робеть перед штатскими. Сегодня, чтобы все знали, в каком он чине, он пришел в шинели — синей, с блестящими медными пуговицами. Но кинокамеры неожиданно изменили распределение могущества. Камера, немая и всевидящая, наводила на мысль о толпе призрачных зрителей с той стороны объектива и смеялась над чином полицейского. Покидая Александровский сад, полицейский ругался не переставая и чувствовал — смутно, как чувствуют животные, — что нарушен естественный порядок вещей.

Товарищ Свет еще раз приказал людям сходиться, и велел им изображать злобу, а то их тоже отошлют не заплатив.

— Вся власть Советам, — сообщил он рабочим и крестьянам. — Кричите это на подходе к стенам. Чтоб я от вас ничего другого не слышал.

Он сказал, что подаст сигнал, по которому они должны броситься на полицейских, которые затем обратятся в бегство, побросав фуражки и винтовки.

Свет опять был недоволен ходом съемок. На этот раз дело было не в массовке — он понял, что снимать надо с другой точки, еще ближе к предполагаемому месту столкновения двух толп. Он приказал участникам массовки вернуться на исходные позиции. Похолодало, и моросящий дождь просачивался под легкие пальто, куртки и кепки. Одежда на участниках массовки была в основном довоенная.

— Паршивая тысяча рублей, — пробормотал кто-то. — Сукины дети. Они нас до ночи будут гонять туда-сюда. Вот увидите.

Вокруг согласно зашумели. Особенно старалась кучка парней хулиганского вида — они не брились несколько дней, и куртки у них были такие рваные, словно в них дрались или спали. Один парень ответил:

— А кто знает, может, нам и вовсе не заплатят. Большевикам веры нет.

Поднялся ропот. Кто-то добавил:

— Пока еще получишь эту тысячу — ан на нее уж не купить больше чем на сотню.

Тут они увидели Астапова — он стоял в пределах слышимости, скрестив руки на груди. Люди замолчали и уставились на него — дерзость застыла у них на лицах. Астапов пристально разглядел говоривших, одного за другим, после чего повернулся и пошел прочь, обратно к режиссеру и ассистентам. В спину ему выкрикнули что-то невнятное и оскорбительное, затем раздался лающий смех.

Первое пророчество, кажется, исполнилось: режиссер намерен был потратить на съемки весь день, если понадобится. Астапов перестал следить глазами за Чепаловским, который был настолько незаметен, что терялся среди участников массовки. Люди по большей части вели себя пристойно, хоть и были мрачны, но Астапов наблюдал за смутьянами. Они издевательски запели «Интернационал». После четвертого или пятого дубля Астапов хотел посоветовать Свету конфисковать у массовки спиртное. Но Свет, по всей видимости, был не склонен следовать советам комиссара. А толпа уже настолько захмелела, что отбирать бутылки смысла не было.

Что-то ударилось о землю совсем рядом. Это наверняка был камень, но никто из съемочной группы его не увидел и не услышал. Свет в этот момент полностью погрузился в беседу с главным кинооператором и жестами указывал на кремлевские ворота. Он хотел опять переставить камеру. Массовка-полицейские и массовка-толпа поняли его намерения; обе группы ответили яростным гулом, негодование выковало их солидарность.

Съемочная группа послушно переставила камеру на новое место, и режиссер вернулся в центр поля. Только он хотел что-то сказать, как из толпы разозленных рабочих и крестьян прилетела пустая бутылка. Свет, сделавший несколько документальных фильмов на фронтах гражданской войны, игнорировал этот снаряд, снова хрипло выкрикнул указания и подал знак снимать. На этот раз люди шли еще беспорядочнее. Вместо «Вся власть Советам» они выкрикивали матерные частушки про Ильича. Один участник массовки, одетый в штатское, сцепился с «полицейским», и тот в конце концов огрел его дубинкой.

Астапов смотрел поверх голов — на стены Кремля. У ворот, на том конце подъемного моста, стояли бдительные часовые, хорошо вооруженные, но немногочисленные. За сотню метров Астапов видел, что они встревожены. Он обошел съемочную площадку и энергичной походкой приблизился к часовым, держа руки на виду. Часовые навели на него оружие. Один караульный встретил его на середине моста и потребовал предъявить документы. Раскрыв книжку с печатью, солдат кивнул — очевидно, высокий чин Астапова внушил ему доверие.

— Товарищ, что происходит в саду? Что они делают? Они кидают камни. Мы слышали контрреволюционные выкрики.

— Сообщите в ЧК, — приказал Астапов и быстро прошел вместе с солдатом в караульное помещение. Он дал охране имя и телефон доверенного сотрудника Лубянки. — Нам нужны войска, — добавил он.

— Надо позвонить в охрану Кремля, — сказал солдат.

— Да, позвоните. — Астапов повернулся и посмотрел на беспорядочную толпу на другом конце моста. — Здесь есть заряженное оружие? Винтовки? Они нужны немедленно.

Солдат растерялся.

— Винтовки? Кому?

Астапов кивнул в направлении Александровского сада.

— Им. Полиции. У них есть оружие, но не заряженное.

— Но это же не настоящая полиция?

— Я наделяю их полномочиями от имени Народного Комиссариата Просвещения. Ну, живей! Толпа сейчас будет у ворот.

На тележках спешно подвезли винтовки. Две части массовки опять разделили, на сей раз с трудом. Одного жандарма вывели с поля — у него была разбита голова и обильно текла кровь. Толпа гневных рабочих и крестьян за это время сильно разрослась. Цыгане, юные оборванцы и прочий сброд лился рекой с Арбата. К мужчинам присоединились женщины, некоторые с младенцами. Мелкие дети шмыгали в толпе, гонялись друг за другом, поглощенные собственными играми. В толпе явились палки и импровизированные пики. Массовка клубилась вокруг неизвестно откуда явившихся ораторов, которые дико жестикулировали и выкрикивали провокационные призывы. У одного была бурая козлиная бородка наподобие Ильичовой.

Астапов помчался назад, к тому краю поля, где были установлены камеры. Он закричал режиссеру: