напряженно вглядывалась в свою душу. В конце концов она глубоко вдохнула и посмотрела в открытый блокнот.

Если нужно сказать тебе: «Мое сердце мертво,

Кровь застыла, и боли уж нет;

Я стою неподвижно в ночи, и рассвет

Найдет меня здесь, когда волшебство

Нового дня оживит все вокруг…

Внезапно по телу Джанет пробежала дрожь отчаяния. Она подумала: «Бесполезно. Мне все равно не закончить. Говорят, поэзия – это чувство, запечатленное в тиши и покое… Но, видит Бог, мне нет покоя… нет, нет и нет… какой там покой…»

Она уронила голову на лежавшие на столе руки, ее плечи судорожно затряслись, но ни единый звук не нарушил эту мертвую тишину.

Дальше по коридору, через три двери от спальни Джанет, на противоположной стороне, находилась комната, отведенная Стиву Циммерману. Отнюдь не лучшая из тех, что Берчхейвен мог предложить гостям. Здесь не было ванны, а только унитаз в нише. И все же эта комната была куда роскошнее того жилья, которое Стив мог позволить себе на Сто двадцать второй улице в Нью-Йорке. Белден или горничная, а возможно, они оба, были явно деморализованы произошедшим в субботу печальным событием: на вешалке не оказалось полотенец, в пепельнице на прикроватном столике со вчерашнего вечера остались окурки и обгорелые спички, а когда Стив попытался открыть стенной шкаф, чтобы повесить пальто, дверь заклинило и пальто пришлось бросить на стул.

Однако все эти мелкие неурядицы с легкостью отскочили от защитной оболочки сознания Циммермана. Мысли его были явно заняты чем-то другим. Итак, повесив пальто на спинку стула, он направился к окну и, распахнув его, выглянул в ночь. Снизу, откуда-то слева, доносились шаги – по террасе прогуливался полицейский. Стив отошел от окна, присел на кровать, почесал локоть и уставился на полку с книгами над прикроватным столиком с включенной лампой.

Десять минут спустя Стив, застывший все в той же позе, краешком сознания неожиданно уловил голоса, доносившиеся через открытое окно, по-видимому, со стороны террасы, так как слов разобрать было невозможно. Стив едва слышно пробормотал:

– Я обязан продолжить. Просто обязан. Начав это дело, я обязан довести его до конца. Обрушившиеся на меня события не придавят меня своим грузом. Ирония судьбы так далеко не заходит. Это было бы равносильно тому, как если бы Эйнштейн попал под грузовик.

Встав с кровати, чтобы раздеться, Стив услышал за дверью тихие шаги, приглушенные ковровой дорожкой. Он надел пижаму, достав ее из дорожной сумки, которую накануне принес от Фольца, присел на кровать, снова почесал локоть и наконец лег – горничная хотя бы не забыла поменять постельное белье. На долю Стива выпала по крайней мере одна милость судьбы: что бы ни случилось, он всегда спал как убитый. И даже в ту июньскую ночь, когда благодаря Сильвии Раффрей впервые включил в свой словарь романтические термины. Впрочем, прежде чем выключить свет, Стив, как правило, приводил в порядок мысли. Вот и сейчас он лежал на спине, закрыв глаза и сжав губы; его широкие ноздри привычно раздувались…

Неожиданно в дверь постучали – три раза, едва слышно. Стив открыл глаза, перевернулся на бок, приподнялся на локте, пробормотав себе под нос:

– Проклятье! Только не сегодня. Это, должно быть, он.

В дверь снова постучали. Стив сел и сказал:

– Войдите.

Дверная ручка медленно повернулась, дверь бесшумно отворилась и так же бесшумно закрылась за вошедшим в комнату незваным гостем.

В блеклых глазах Стива появилось удивление, а в голосе послышалось раздражение:

– Какого дьявола вам от меня нужно?!

Вольфрам де Руд казался воплощением грубой физической силы, причем даже не из-за высокого роста, а скорее из-за странного телосложения. Впечатление это еще больше усиливалось в замкнутом пространстве комнаты. Де Руд сделал несколько плавных бесшумных шагов в сторону кровати. Его интеллигентное лицо было напряженно: он явно с трудом сдерживал эмоции.

– Где он? Что вы с ним сделали? – прохрипел он угрожающим тоном.

Стив, подтянув колени к груди, поднял глаза на нависавшее над ним лицо де Руда:

– Вы о чем? И что я мог с ним сделать? Полагаю, он уже в постели.

– Нет. Я проверил его комнату. Где он?

– Без понятия. Наверное, внизу. Откуда мне знать?

– Его там нет. – Де Руд сжал руки в кулаки. – Будьте вы прокляты! Вы убийца! Где он?

Стив произнес с напускным спокойствием:

– Де Руд, вы дурак! Почему бы вам не заявить об этом еще громче? Возможно, кому-нибудь будет интересно вас послушать. Вы называете убийцей меня? Говорю же: я не знаю, где он. Господь свидетель, вы думаете, я вас боюсь? Мы не в джунглях… Хотя, быть может, и так. В любом случае он где-то здесь. Вероятно, прячется под кроватью. Последний раз я видел его за ужином. И не нужно стоять и пялиться на меня, вы все равно не горгона Медуза… У вас глупый вид…

Циммерман понял, что придется уговорами выпроваживать эту невротичную обезьяну из комнаты… И он начал вещать…

В тридцати ярдах от комнаты Стива, в спальне в другом крыле дома, Лен Чисхолм сидел в обитом индийским ситцем кресле, в подушке которого успел прожечь окурком дыру размером с монету в десять центов, впрочем немало не обеспокоившись. Лен не переоделся на ночь и не выказывал никакого намерения это сделать. По полу были разбросаны листы воскресного номера «Газетт», там же, на полу, стоял поднос с бутылкой, кувшином и стаканом. Ранее Белден услужливо поставил поднос на бюро, но Лен ради экономии сил перенес бутылку на пол.

Он лениво отшвырнул ногой оказавшийся на пути газетный лист, не выказывая намерения куда-то идти, поднял стакан, сделал пару глотков, возмущенно скривился, не почувствовав вкуса, и хрипло – из-за неудобной позы – пробормотал:

– Я идиот. Идиот, форменный идиот. Похоже на цитату из Гертруды Стайн. Ты не можешь бороться с этим, не можешь расслабиться, не можешь задушить это в себе, даже надраться толком не можешь. Я жалкое подобие алкаша. Уже и спиртное не берет. Утопить свое горе в вине. Но нельзя утопить то, что не тонет. Хотя нет. Я уже пошел ко дну. И уже утонул. Поэтому любой алкоголь, который я лью себе в глотку, – всего лишь тавтология…

Уже в полночь полицейский поднялся на второй этаж и постучал в дверь комнаты Мартина Фольца проверить, на месте ли он. Это случилось бы намного раньше, не поведи себя Вольфрам де Руд столь эксцентрично: если бы он, например, покидая Берчхейвен,