Пациентка взяла в руки журнальную репродукцию, которую Марат Хаджибекович только что вернул на место, и сделала странный, незаконченный жест, как будто хотела прижать ее к груди, но передумала проявлять свои чувства в присутствии постороннего человека.

– Вы не понимаете, – грустно сказала она. – Я всю жизнь, с самого детства, мечтала быть похожей на нее, и все, чем вы во мне так восхищаетесь, мне попросту... ненавистно! Я ведь искусствовед по образованию, – призналась вдруг она, – и мой отец был искусствоведом. Поэтому, наверное, я и мечтала стать похожей не на известную актрису, а... ну, словом, на нее.

"Сумасшествие как производственная травма", – мысленно поставил диагноз доктор Мансуров. Вслух он этого говорить, разумеется, не стал и постарался изобразить на лице полное понимание и глубокое сочувствие – пациентке было вовсе незачем знать, что на самом деле думает доктор о ней самой и об ее так называемых проблемах. Сумасшествие сумасшествием, а по-настоящему глупой дамочка не выглядела, да и по работе наверняка много общалась с людьми и умела, надо полагать, угадывать мысли по выражению лица. Маньяки зачастую оказываются намного хитрее и проницательнее так называемых нормальных людей...

И вот тут-то, стоило Марату Хаджибековичу подумать о маньяках, с ним случилось что-то вроде озарения.

Доктор Мансуров, увы, не мог причислить себя к славной когорте знатоков и ценителей живописи. Талантливо написанная картина могла произвести на него впечатление, могла восхитить, могла даже тронуть, особенно когда доктор пребывал в состоянии легкой эйфории после нескольких рюмок коньяка, но завсегдатаем музеев, выставок и галерей Марат Хаджибекович не являлся и повышенного интереса к истории живописи не проявлял. Людей, которые сходят с ума по Леонардо да Винчи, он не понимал – в принципе не понимал, как и всех, кто создает себе кумиров и всю жизнь слепо им поклоняется. Великие творения в любой области науки или искусства достойны, конечно, уважения и восхищения, но никак не поклонения. Поклонение бессмысленно, считал доктор Мансуров; чем тратить жизнь на поклонение чему-то или кому-то, лучше попробовать сделать что-то самому, своими руками, своим умом. Пусть тебе не дано стать вторым Леонардо или Эйнштейном – не беда; стань хорошей медсестрой, каменщиком или водителем троллейбуса – их, черт подери, вечно не хватает! Плохих и посредственных сколько угодно, а хороших днем с огнем не сыщешь...

Марат Хаджибекович Мансуров стал очень неплохим пластическим хирургом, много и небезуспешно работал над тем, чтобы стать хирургом по-настоящему хорошим, и считал, что для одного человека этого вполне достаточно.

С ним, разумеется, были согласны далеко не все. Например, сестра его жены, Лидия, которая работала в Эрмитаже, составляя там какие-то бесконечные каталоги, и у которой любой разговор неизменно заканчивался замшелой притчей из жизни великих мастеров прошлого, называла его неандертальцем, варваром и гунном всякий раз, как он в ее присутствии высказывал свои взгляды на роль искусства в жизни человечества. Марат Хаджибекович считал, что искусство должно служить народу, а не наоборот – в широком смысле, естественно, а не в том, который подразумевали люди, впервые выдвинувшие этот лозунг. Искусство должно радовать, должно вдохновлять, должно, наконец, делать людей добрее и чище; но стучать лбом в паркет, стоя на коленях и восклицая: "Ах, Леонардо! Ах, Джоконда!" – это, по мнению доктора Мансурова, было чистой воды идолопоклонничество. Ну что, собственно, Леонардо? Что – Джоконда? Ну, талантливо и даже гениально, и что? Чем вы так восхищаетесь, господа, чему радуетесь? Уж не тому ли, что пять с лишним веков ваше обожаемое искусство топталось на месте, не только не продвинувшись ни на шаг вперед со времен Леонардо, Микеланджело и Рафаэля, но и заметно деградировав?

Эта система взглядов, исповедуемая и пропагандируемая на протяжении всей сознательной жизни, привела к тому, что доктор Мансуров, человек, в общем и целом вполне культурный, не сумел бы, не прочтя предварительно табличек с подписями, отличить не только Леонардо от Рафаэля, но даже и "Мадонну Литта" от "Мадонны с цветком", она же "Мадонна Бенуа". Видеть-то он их видел, и даже не единожды, но они не произвели на него того глубокого, неизгладимого впечатления, которое, по мнению все той же свояченицы Лидии, должны были произвести. Это были всего-навсего талантливо написанные портреты давно умерших женщин с признаками явного нездоровья, которые доктор Мансуров как медик видел очень даже хорошо.

Словом, от искусства Марат Хаджибекович был далек, и рассказ свояченицы Лидии о том, что из Эрмитажа якобы похитили одну из работ Леонардо, он воспринял как очередную сплетню. Лидия рассказала эту историю жене доктора по большому секрету, взяв с нее страшную клятву никому об этом не говорить. Мансурова всегда смешила наивная вера людей в то, что окружающие глупее и порядочнее их самих и по этой причине не станут выбалтывать секреты, которые они сами не сумели удержать в себе. Разумеется, жена за ужином пересказала ему эту историю, и оставалось только гадать, скольким еще людям она была поведана "по секрету" – и женой доктора, и ее сестрой Лидией, и всеми, кому она была известна. По Питеру пошла гулять очередная невероятная сплетня, и Марат Хаджибекович не сомневался, что в ближайшее время она достигнет Москвы, а оттуда покатится во все стороны света, до самых отдаленных рубежей России.

Марат Хаджибекович допускал, что картину Леонардо могли украсть. В конце концов, невелика премудрость! Он еще очень живо помнил то время, когда одуревшие от разгула демократии "дорогие россияне" быстро и деловито растаскивали и распродавали целые танковые дивизии, авиационные полки и военно-морские соединения. На таком фоне картина, способная уместиться под мышкой, как-то терялась, и Мансуров не сомневался, что если картину действительно подменили, то сделал это кто-то из сотрудников Эрмитажа, и вполне возможно, что уже несколько лет назад. Хватились! Да она, наверное, давным-давно висит в чьей-то частной коллекции, а тот, кто ее умыкнул, отдыхает в каком-нибудь Лондоне или Ларнаке... Вы проверьте сначала, остался в вашем Эрмитаже хоть один оригинал или там давно одни дешевые подделки!

Но в данный момент все это не имело ни малейшего отношения к делу. К делу относилось только промелькнувшее в уме Марата Хаджибековича словечко "маньяк", потянувшее за собой цепочку воспоминаний и ассоциаций. Ему вспомнилось, что жена (со слов Лидии, разумеется) утверждала, будто на одну из работ самого великого Леонардо мог покуситься только законченный маньяк, не мыслящий без нее своего существования. В данный момент перед ним сидел как раз такой маньяк, да и работа, если ему не изменяла память, упоминалась как раз та: репродукция в данный момент находилась в руках у посетительницы.

Сообразив все это, доктор Мансуров протянул руку, как бы невзначай выдвинул верхний ящик письменного стола и, делая вид, что копается в бумагах, одним беззвучным нажатием кнопки включил миниатюрный цифровой диктофон, который держал в кабинете на случай разных непредвиденных ситуаций – вот вроде этой, например.

Теперь, когда меры были приняты, можно было и поговорить.