Осуществилась мечта Григория Ивановича Шелихова, который не один раз ещё императрице Екатерине Великой подавал о том прошение.

Но с новым наименованием появились и новые заботы. Тем же Высочайшим указом повелевалось отныне не только пушного зверя добывать, но и новые земли искать, присоединять их к России, посылать экспедиции для описания тех земель и с иными странами торговлю вести. Всё сие, конечно, на пользу компании и родному Отечеству.

Но строительством новой крепости на Ситхе Баранов решал и ещё одну задачу: продвижение русских поселений далее на юг по американскому берегу с ближайшей целью достигнуть Нутки. Он даже об этом в своей песне-гимне написал.

Закрепиться там, у самого матёрого берега земли американской и быть первопроходцами сих мест — значит помешать занять те места англичанам и прочим иным конкурентам, кто об этом день и ночь мечтает. И это тоже было на пользу Отечеству!

…Летом семьсот девяносто девятого года на судне «Ольга», которым он сам и командовал, Баранов со своими людьми прибыл на Ситху и, перво-наперво, одарил разными подарками ситхинских индейцев и их вождя Котлеана. А заручившись его согласием и пообещав защитить колошей от воинственных соседних племён, он сразу же стал строить крепость на берегу залива, на выбранном им самим месте у тихой бухточки, защищённой с моря небольшими скалистыми островками, в честь Святого Архистратига Михаила.

За осень и зиму удалось построить казарму для промысловиков и кажимы для алеутов, не желавших, как всегда, жить в русских избах. А ещё возвели склад и баню, в коей Баранов и обитал всю зиму, перебравшись туда ещё в октябре из рваной палатки.

Весной же следующего года дела позвали правителя обратно на Кадьяк и Баранов покинул Михайловский форт, оставив там часть своей команды под началом Василия Медведникова — «старовояжного» и опытного промысловика и морехода.

На Кадьяке Баранова ждала добрая весть: из Петербурга ему привезли монаршую награду — золотую, на Владимирской ленте, медаль «За усердие». Так император Павел своим именным указом отметил службу на благо Отечества Главного правителя Русской Америки.

Но радость была недолгой из-за множества забот, а через два года с острова Ситхи пришёл на своем «Юникорне» англичанин Генри Барбер и привёз Баранову совсем другую и страшную весть: ситхинские индейцы захватили и сожгли Михайловский форт, а людей почти всех погубили и лишь немногих взяли в плен. Их-то — двух русских и двух алеутов-зверобоев, да около двадцати женщин и доставил на Кадьяк Барбер, сказав Баранову, что выкупил их у колошей.

Этот пиратствующий английский капитан хоть и сделал, казалось бы, доброе дело, но запросил за освобожденных кадьякцев пушнины на пятьдесят тысяч рублей. Долго пришлось с ним Баранову спорить и согласиться на десять тысяч.

В глубоком раздумье и печали пребывал в те дни Александр Андреевич. У него никогда и в мыслях не было, что такое может случиться: не часто, но из Михайловской крепости доставляли на Кадьяк пушнину, и он был уверен, что там у Василия Медведникова всё идёт ладно.

Но однажды подумалось Баранову: а не явился ли Барбер подстрекателем индейцев на захват крепости? Очень даже может быть, что он и подвиг племена колошей на это жестокое дело.

Но как бы там ни было, а Баранов не захотел отказываться от мысли построить на Ситхе новый русский форт назло англичанам и тамошним индейским вождям. Через два года он явился туда с целой флотилией компанейских судов и трехсот алеутских байдар.

К радости правителя Баранова, в гавани у острова стоял русский фрегат «Нева» под командованием капитана Юрия Фёдоровича Лисянского. Оказалось, что он, находясь в долгом, из России в Америку, плавании, пришел на Кадьяк, но узнав, что Баранов увёл своих людей в поход на Ситху, отправился туда же и прибыл к острову раньше всех.

После небольшой подготовки кадьякцы и матросы с «Невы» пошли на штурм укреплений колошей, но он не принёс успеха. Даже ядра пушек фрегата не смогли разрушить огромные и крепко сложенные брёвна стен форта. А среди штурмующих были и потери: погибли три матроса Лисянского и трое же кадьякцев. Да и сам Баранов был ранен в руку.

Тогда, во время штурма, услышав со стороны колошей выстрелы и увидев раненых и убитых своих людей, Александр Андреевич окончательно убедился, что к захвату индейцами Михайловской крепости два года назад подстрекал именно Генри Барбер, снабдивший их ружьями… Да и бывшие в плену у колошей зверобои о том ему говорили.

На подготовку второго штурма ушло несколько дней, но при его начале со стороны осаждённых колошей не было сделано ни одного выстрела, а когда Баранов и бывшие с ним люди зашли за стену форта, то увидели страшную картину: на земле тут и там лежали убитые индейцы, а отдельным рядком — пятеро малых детей и столько же собак. Стало ясно, что колоши в одну из ночей тайно оставили укрепление, а чтобы возможный плач детей или лай собак не выдали отход, то они и порушили их.

В тот же день Александр Андреевич Баранов поднял над будущей главной крепостью Русской Америки, на самой высокой скале-кекуре, русский флаг, в знак того, что место сие есть земля российского владения.

Рудознатец Иван Лихачёв, пробираясь сквозь густые заросли и поваленные деревья, перелезая через скользкие камни, брёл по берегу речки, но она привела его лишь к лесному озеру. Может быть, из этого озерка и вытекал какой-то ручеёк к побережью, но у Ивана уже не было сил искать его.

В изодранной одежде, с кожаными сумами через плечо, с короткоствольным штуцером Иван совсем обессилел и, скинув тяжёлую ношу, присел на большой камень-валун. Он снял с кафтана сыромятный ремень и, разрезав его, подвязал изодранные в скитании подошвы сапог. Затем, с трудом встав с камня, побрёл дальше. Но, пройдя совсем немного, вновь опустился на землю, прислонился спиной к дереву, опустив голову на грудь. Не зная куда и долго ли ему идти, Иван решил подкопить силы. Но внезапно он поднял голову, принюхался, почуял запах дыма и услышал далекий собачий лай.

— Дым!.. Люди!.. — хрипло проговорил Иван.

Лицо его преобразилось, глаза загорелись надеждой, и рудознатец попытался было встать на ноги, но не смог подняться от слабости. Тогда Иван лёг на землю и пополз на запах дыма, волоча за собой кожаные сумы и ружьё.

Полз он долго и мучительно, но его мучение наконец-то вознаградилось: сквозь деревья Иван увидел строения индейского селения на лесной поляне у самого берега какой-то большой воды. «Неужели побережье! Слава тебе, Господи!» — мысленно проговорил Иван.

Возле одного из шалашей селения у самой кромки леса дымил костёр. Увидев всё это, Иван попытался встать, и что-то крикнул, но силы окончательно покинули его. Рудознатец со стоном упал на землю, и сознание покинуло его.

Почуяв человека, громко залаяла собака, побежав к тому месту, где лежал Иван. А из шалаша, заслышав обеспокоенный лай собаки, вышли индейцы в своих плащах-накидках из одеял и направились за собакой к лежащему у самого края поляны человеку. Четверо индейцев взяли его и понесли к шалашам, что стояли рядом с бревенчатыми домами индейской деревни. Распоряжался ими индеец в расписном плаще-одеяле, с широкоскулым лицом. Он шёл впереди с сумами и штуцером, а когда все подошли к большому шалашу, возле которого горел костёр, то старший индеец и, видно, хозяин этих шалашей-хижин, приказал положить человека у входа на траву.