— Неужто ты о доме не вспоминаешь? — неожиданно спросила Манефа.

— Вспоминаю и вижу в мыслях своих каждый день. Мне же Ванечку моего видеть ой как охота, да тятю с матушкой. Как же не думать-то?

— По тебе и не скажешь, что ты тоскуешь.

— А я ночью, бывает, помолюсь, да и пореву — мне легче и станет. Днём же забот хватает.

— Эти заботы будут всегда. Неужто ты до конца дней своих тут будешь?

— Знамо, нет… Вот станут люди макома в безопасности жить, тогда и о себе подумать можно… А макома выберут себе нового вождя.

— Но торговое или какое другое судно наше здесь трудно встретить, чтобы на нём уйти отсюда. Они здесь к берегу не пристают. Разве только в Сан-Франциско. Я тебе об этом не раз толковала.

— Я помню, Маня. Да и мне тятя мой сказывал, что ходил в эти места и даже, бывало, в Сан-Франциско захаживал. Вот и мне до него когда-то и придётся добираться, а там судна нашего какого-нибудь ждать. Они, почитай, каждый год туда заходят, тятя говорил… Ты пойдёшь со мной, Маня?

— Чего спрашиваешь, — ответила Манефа. — Да хоть сейчас.

— Пока время не пришло. А чтобы пришло, то нам молиться надо больше. Господь милостив, поможет. На это и уповаю…

А вечером, укладываясь спать, Алёна опять вспомнила эти слова отца Никодима, когда она в деревянной и маленькой церквушке на Ситхе молилась о пропавшем своём женихе Иване. После той молитвы Алёна каждое утро приходила на берег и все ждала Ванечку, а встретила вдруг своего батюшку…

Байдары Сысоя Слободчикова подходили к Ново-Архангельску, выплывая из-за безымянного острова.

Красивый и даже какой-то величественный вид крепости со стороны моря на фоне высоких лесистых гор со снежными вершинами ласкал, как всегда, взор и теплом отдавался в сердце бывалого морехода.

— Ну, вот мы и дома… Слава тебе, Господи, слава тебе! — стоя в лодке и крестясь, негромко проговорил Сысой.

За ним стали креститься и все остальные зверобои, лица которых тоже светились радостью возвращения домой.

— Как пристанем, — обернулся Сысой к своему помощнику, — то я сразу поспешу к правителю Баранову и скажу, Гуря, что мы видели с тобой.

— Добро, Сысой Иваныч. Надо сразу предупредить, чтобы в расплохе нас не застали. А я тебя тут подожду.

— Меня не жди, — не согласился Сысой. — Без меня разгружайтесь. Да смотри, Гуря, чтобы всё по счёту было в каждой байдаре.

— Ты что Сысой Иваныч, — даже немного с обидой сказал Гурий. — В первый раз, что ли? Знамо дело — по счёту…

Сысой же, уже не слушая его, вглядывался в толпу встречающего народа и заметил там дочку Алёну.

— Алёна! — крикнул Сысой и помахал дочке рукой.

Та, увидев отца, тоже что-то прокричала в ответ, а когда первая байдара причалила к мосткам, то Сысой, сойдя с борта, сразу попал в объятия дочери. Вокруг них весело кричали и обнимались со своими родными остальные промысловики-зверобои.

— Ну, здравствуй, дочка! — радостно сказал Сысой. — Где мать? Все ли здоровы? Что ты одна?

— Все здоровы и живы, слава Богу, тятя. Матушка дома с ребятами. Она и не чаяла сегодня тебя встретить.

— А ты чаяла? Будто знала, что я приду сегодня. Ведь не знала же?

— Не знала и не ведала… Я, тятя, каждый день тут. Всё Ваню жду…

— А-а, вот в чём дело. Всё ещё нет Ивана твоего?

— Нет, тятенька. Не знаю, на что и думать.

— А ты верь, дочка. Верь, жди и молись… Ну ладно, потом поговорим. Мне идти надо.

— А ты разве не домой? — удивилась Алёна.

— Нет, Алёнушка. Я поспешаю к правителю Баранову. Надо поговорить с ним немедля. А ты беги домой, да матери скажи, что я жив и здоров возвернулся. Скоро приду, беги.

Алёна быстро зашагала от пристани к дому, а Сысой в другую сторону к трапам-лестницам, что вели в верхнюю часть крепости, где стоял, возвышаясь над другими постройками, дом правителя Русской Америки.

Там, в кабинете Баранова, находился лишь его помощник по коммерческой части Иван Александрович Кусков, с которым Александр Андреевич и вёл неторопливую беседу.

— После полудня капитан Мур отчаливает, Иван Александрович, — сказал Баранов. — Всё ли мы сделали для него? Не забыли ли чего?

— Да, вроде, всё, Александр Андреевич. Осталось только нашего доверенного Петра Ивановича Калистратова с ним отправить и дело, можно сказать, сделано.

— А Калистратов человек надёжный?

— Я сам, Александр Андреич, за него ручаюсь. Хаживал с ним…

— Ну, ну… Я ведь только потому спрашиваю, что мало его знаю. Сие предприятие с Томасом Муром весьма для компании выгодно, но и в то же время весьма рискованно… А сколько мы знаем людей, кои соблазнились, оказавшись у сундука с казёнными деньгами, хотя и слыли честными людьми.

— Я Петру Иванычу верю, — твёрдо сказал Кусков.

— Ну, а верю тебе, Иван Александрович… А, стало быть, и ему — Калистратову.

Баранов встал с кресла и подошёл к окну кабинета, из которого открывался вид на всю лежащую внизу крепость и на широкий океанский простор.

— А вот чего я не люблю, так это провожать, — после некоторого раздумья продолжил разговор Баранов. — Всегда после сего дела у меня на душе бывает неуютно и грустно… И сердце ноет. Даже ночами, бывает, плохо сплю. Всё Россию-матушку вспоминаю, Каргополь, городок наш далёкий. Матрёну-супружницу, не знаю, жива ли, да дочку Афоню… Эх, да… Жизнь наша… А ты, Иван Александрович, о Тотьме своей скучаешь?

— Были бы крылья — улетел бы туда. Хоть одним глазком бы глянуть… но, видно, время пока не пришло, а придёт ли — один Господь знает.

Баранов отошёл от окна и заходил по кабинету. И видно было, что душа его была чем-то взволнована и какие-то нелёгкие мысли занимали его.

— Всё так, — сказал Баранов. — Только я больше ждать не буду. Послал я, Иван Александрович, с оказией в Петербург прошение об отставке. И как только другого правителя пришлют, то сразу же с тем кораблём и я домой! В Россию!

— Тебе служить и служить бы, Александр Андреич, — не согласился Кусков. — И никакой замены тебе не вижу. Да и в Петербурге тоже, думаю, так скажут.

— Ну, в Петербурге людей достойных много… Всему свой срок, Иван Александрович. А свято место пусто не бывает. Продолжать же дело легче, чем его начинать. А мне уже ничего не надо. Ни званий, ни наград…

— Что-то ты сегодня больно мрачен, Александр Андреич. Да и как же без наград. Ты столько тут свершил во славу Отечества, что иным не на одну жизнь хватит. Да будь моя воля…

— Назовут нас с тобой, — перебил помощника Баранов, — и всех, кто теперь тут с нами, потомки наши первопроходцами сей землицы, Русской Америкой называемой, будут знать и помнить труды наши — вот и награда. Другой не желаю.