пуншу. Иногда я и сам зазывал его к себе. Беседовали мы с ним на самые разнообразные темы; на меня он производил впечатление разносторонне образованного и безусловно интеллигентного человека. О себе он, однако, ничего не говорил, да и окружил себя известной долей таинственности. Дверь, отделявшую его комнату от моей, он завесил тяжелым персидским ковром, не пропускавшим ни звука. Уходя, он постоянно запирал вход в свою комнату, так что хозяйка могла прибираться только в то время, когда он завтракал у меня. Во время «генеральной уборки», по субботам, он усаживался в кресло и, покуривая трубку, ждал окончания чистки. В комнате его, однако, не было ничего необыкновенного; а что скрывалось в той маленькой комнатке, находившейся там, дальше, никто не мог с уверенностью определить: дверь была задрапирована такими же непроницаемыми тканями, да кроме того замыкалась американским тяжелым замком, специально по его пожеланию прилаженным к двум тяжелым железным болтам, вделанным в стену.

Время от времени посыльные приносили Беккер-су большие и маленькие ящики и ящички всевозможного образца и вида. Получая их, господин Беккерс тщательно замыкал свои двери, вынимал из ящиков содержимое, а сами ящики отдавал хозяйке на растопку.

Как-то раз вечером меня посетила моя маленькая приятельница Энни. Я сидел у письменного стола, а она, лежа на диване, читала какую-то книгу.

– Слушай, а ведь уже несколько раз кто-то звонит у входных дверей! – заметила она.

– Ничего, – проворчал я.

– Может быть, хозяйка твоя отлучилась куда-нибудь?

– Да, ее нет дома.

В это время позвонили снова, на этот раз решительнее, энергичнее.

– Я пойду открою, – вызвалась Энни. – Может быть, у кого-то к тебе надобность?

– Открой, если хочешь! Смотри, будь осторожней.

Она быстро вскочила:

– Не беспокойся, я перво-наперво гляну в глазок в дверях.

Через несколько минут Энни вернулась.

– Оказывается, тебе принесли какую-то посылку. Дай мне немного мелочи – нужно же дать на чай посыльному.

Я вручил ей деньги, посыльный поставил на стол квадратный ящик, поблагодарил и ушел.

– Посмотрим, что там такое! – воскликнула Энни, весело потирая руки.

Встав, я принялся внимательно разглядывать ящик. Адреса и фамилии адресата на нем не значилось.

– Я даже и представить себе не могу, от кого это могло быть, – заметил я. – Может, по ошибке мне вручили.

– Почему же? Ведь я сама видела разнарядку у посыльного, а там значилось – улица Винтерфелдская, дом двадцать четвертый, на третьем этаже у госпожи Паульсен; да кроме того, он мне на словах сказал, передавая: для господина доктора! Ну, ясно ведь, что тебе, а не кому-то другому предназначался ящик.

Черт знает, почему я не вспомнил в это время о Беккерсе.

– Да, очевидно, мне, – ответил я.

– Итак, решено! Мы ящик вскроем; там, наверное, что-нибудь съестное, вкусное.

Попавшимся мне под руку старым заржавленным скальпелем я пытался отжать у ящика крышку, но тщетно – та не поддавалась.

– Не могу, – заявил я, оглядываясь по сторонам и глазами отыскивая необходимый для дела инструмент.

– Глупыш! – рассмеялась моя миниатюрная подруга и быстро помчалась на кухню, откуда тотчас же вернулась, весело помахивая молотком, щипцами и отверткой.

– Все это я нашла в ящике кухонного стола, – объяснила она, – а ты, оказывается, ни о чем тут не знаешь.

Опустившись перед столом на колени, она принялась за работу, не самую легкую для девушки, и крышка все никак не поддавалась. По бледному личику Энни разлился яркий румянец, да слышно было, как сильно бьется ее сердечко.

– На, возьми! – сказала она, вставая и прижимая к груди свои миниатюрные ручки. – Ах, это глупая колотушка внутри меня!..

Она была самое милое и нежное создание во всем мире, но такое хрупкое! С ней нужно было обращаться крайне осторожно: с самого детства у нее диагностировали болезнь сердца, со временем прогрессировавшую.

Вытащив несколько гвоздей, я приподнял крышку, и та с треском отскочила. Моим глазам предстали сперва опилки, Энни тут же погрузила в них свои тонкие пальчики. Тем временем я подошел к письменному столу – сложить инструменты.

– Достала, достала! – приговаривала она. – Это что-то мягкое! Это…

Вдруг, жалобно вскрикнув, она пошатнулась и упала.

Еле успев подхватить ее, я уложил Энни на диван. Она была в глубоком обмороке. Распахнув блузу, я расстегнул ее корсет – бедное сердечко снова подвело свою хозяйку. Я растер ей виски и грудь одеколоном, и мало-помалу Энни пришла в себя.

Тем временем в коридоре щелкнул замок, а через минуту кто-то постучал в дверь.

– Кто там?

– Это я!

– Что ж вы не входите? – крикнул я.

На пороге появился Беккерс.

– Что у вас такое стряслось? – спросил он, с интересом оглядывая комнату.

Я рассказал ему обо всем.

– Да ведь ящик-то адресован мне, – заявил он.

– Вам? Так что же в нем такое, отчего бедняжка Энни лишилась чувств?

– О, ничего особенного…

– В нем мертвые кошки! – вскричала очнувшаяся от обморока Энни. – Весь ящик набит мертвыми кошками!

Фриц Беккерс взял крышку, чтобы приладить ее на место, а я, быстро пройдя к столу, заглянул внутрь. Действительно, там были мертвые кошки… на самом верху помещался толстый черный кот, напрочь околевший.

– Черт возьми, на что вам этакая гадость?

Улыбнувшись, Фриц Беккерс медленно, с расстановкой произнес:

– Знаете ли, я неоднократно слышал, что кошачьи шкурки помогают от подагры и ревматизма. На острове Узнам проживает одна из моих старых тетушек – особа болезненная и слабая. Так вот этой самой тетушке я собираюсь послать этот кошачий мех!

– Ваша узнамская карга-тетка, вероятно, не только ваша родственница, но и родная бабушка самого черта! – воскликнула Энни, окончательно оправившаяся от обморока.

– Вы так думаете? – спросил Фриц Беккерс со смешком и, отвесив низкий поклон, вышел из комнаты, захватив с собой наделавшую шуму посылку.

Неделю спустя снова поступило отправление; на этот раз по почте. Хозяйка взяла его и пронесла через мою комнату, наградив меня многозначительным кивком. Вернувшись затем, она подошла, вынула из кармана накладную и протянула мне.

Ящик был сдан в Марселе и заключал в себе двадцать килограммов мускуса – запас вполне достаточный для того, чтобы обеспечить на десятилетний срок всех до распоследней берлинских жриц Венеры! Воистину, странный человек был этот господин Фриц Беккерс!

Однажды, открывая мне двери, хозяйка взволнованно сообщила мне, что утром мой сосед получил посылку таких необычайных размеров и такого вида, что можно было вполне предположить, что в ней находится гроб.

– Через несколько часов он отдал мне пустой ящик, – присовокупила она, – и хоть я и приглядывалась ко всему зорко, пока убирала комнату, не попалось мне на глаза ничего, с гробом схожего хоть слегка!

Мало-помалу Фриц